Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма

Помедлив, постояв церемонно, Федосья двигалась к калитке. Входила на веранду, по приглашению бабушки Анисьи подсаживалась к столу, брала из руки ее чашку, отпив глоток, хвалила чай. Жаловалась по привычке, что другой раз и хочется испить чайку-то, но одной что за чай…

Зимой Федосья заходила к бабушке Анисье за разной домашней надобноќстью. То спички вышли, то соль кончилась. И всякий раз ссылалась на сына, что давно у него не была, вот и не запаслась. У них-то там все на особину. И чего только нет…

При Федосье за столом старались не говорить о мирских делах. Но однажды случайно вышел-таки серьезный разговор. Подъехал к дому молоковоз, бабушка Анисья с Анной вынесли из погреба два ведра с молоком. Павел Семеныч, глянув на ведра, сбежал с веранды, остановил хозяек.

— И это от одной вашей коровы вечерний удой?.. — спросил удивленно.

— Да и оставили, — сказала спроста бабушка Анисья. — Племянники гоќстят, своя ребятня. Дневной удой весь оставляем для себя.

Павел Семеныч постоял, пока сливали молоко. Потом пошел в хлев, осмотрел Питерянку. Вернулся, воскликнул с укором:

— Так это же лучшие голландки таких удоев не дают. Как же так. Данило Игнатьич! Я видел у вас бычка, Трошку… Большие деньги платим, а у себя такая порода.

— Обычная порода, наша, моховсхая, — сказал дедушка, топорща в улыќбке усы. — А бычка обещал соседнему председателю.

Павел Семенович с искренней горячностью запротестовал:

— Как можно, не позволю… Па правлении вопрос поставим. В обмен трех телок с большесельского стада забери.

И тут Старик Соколов Яков Филиппович сел на своего конька. Будто подхлестнутый с задором разошелся. И верно, у себя дома самое лучшее не можем разглядеть. И губим. А на поганенькое, было не наше да свыше рекомендовано. Золото кидаем как хваленые купцы для блицу-выказу.

"Свое, вишь, негоже, не в той роже". А глупый-то наш мужик не держал корову для одного навоза: "Прощались бока, но были бы рога". Голландќки, и там другие, от наших русских корой пошли, вологодских, ярослаќвских, других. Привезла заграница их к себе, выходила, отобрала и создала племя напоказ… А мы к ним за породой…

И странное дело, Павел Семенович стал защищаться, противореча себе.

И тут Староверская Борода его язвительно уколол:

— Вот, вот в рот те уши! Не дело ведь, дел-то у писарей и нет, кроме одного — бумага жевать. Должность ведь свою, хоть и бывшую, оберегаете.

Дедушка предупредил Павла Семеновича. Как бы худых разговоров не вышло, если председательских бычков в обмен на колхозных животин поќпадет в колхозное стадо. И как в воду глядел.

Тройку зоотехник увел с коринского двора. Паша и Анна упросили его, чтобы быка оставили на моховской ферме.

А вскоре прополз слушок: председатель за своего годовалого быка трех колхозных животин взял. Нетелей выбрал, у них мясо лучше.

Дедушку вызвали в район к самому "Первому". Он сказал, как все было. И что Трошку обменял на тощую телку, весом меньше. Но дело уже попало к прокурору. Саша Жохов не дремал, рад был насолить Корню… Павел Семенович дал письменное показание, что Трошку он самолично увел с председательского двора как породистого бычка… И все же председателю, не зоотехнику, зоотехник от МТС, указали: "Случайной породой из частного сектора нельзя засорять колхозное стадо".

Трошка остался на Моховской ферме по настоянию Павла Семеновича. На "нелегальном положении". Анна переживала, боялась, как бы его не сдали на "мясозаготовку".

Кому-то не было покоя. Не успели улечься пересуды с Трошкой, как в колхоз нагрянула комиссия. Поступила жалоба на председателя: обособил свое Мохово, ферму комбикормами завалил, а другая скотина на соломе… У самого корова с баснословными удоями. С фермы молоко за свое сдает. Доярки-то кто? Своячки… И старое: Куркуль окружил себя бывшими кулаќками да подкулачниками, среди которых бывший сосланный кузнец Галибихин.

Тут уж взъярился Павел Семенович. Его распоряжение держать моховских коров на особом рационе. Пошел в райком к "Первому" и потребовал пресечь клевету. Колхозно-эмтеэсовского зоотехника поддержал Сухов. И все же дедушке, опять только ему, внушили: "Корма распределять равномерно на все фермы". Взяли выводы комиссии, которая неделю держала в напряжение весь колхоз, под свой особый контроль. В сараях моховской бриќгады ополовинили сено. И Павел Семенович тут не мог воспрепятствовать: око уполномоченных от райкома недреманно. Удои на Моховской фермы упаќли больше, чем на половину. И на других фермах от моховского сена не прибавили. Опять строгий спрос с председателя: почему допущено снижеќние сдачи молока по колхозу? Объяснений выслушивать не хотели: "Это уж ваше дело, вы председатель, вот и выправляйте положение". Будто и не было никаких комиссий и строгих указаний.

В тот же год увеличили Большесельскому колхозу план сдачи по зерну. Район, как всегда "горел'' со сдачей. Своего фуража колхоз совсем лишился. Ветряк уже не махал крыльями. Разве изредка запускал мельницу дед Галибихин для размола зерна моховцев со своих овинников.

Павел Семенович впервые с какой-то безнадежностью высказался:

— Руки опускаются, Данило Игнатьич. Ровно снайперы под прицелом тебя держат, головы поднять не дают. Нарешают в пылу совещаний, наблудят, а потом требуют беспрекословного исполнения абсурдных решений.

Дедушка успокаивал зоотехника, сам-то он уже свыкся:

— Переживется, образуется. А нам свое крестьянское дело надо исхитряться делать по-крестьянски — "запротив", где можно поступать. Это наука Старика Соколова Якова Филипповича. Беда, что приходится выкручиваться и так правды ждать. Кривда-то изойдет, а Правда, хоть и на задворках, но с нами останется. Так выходит, худо вот быть в настоящих передовиках, не бумажных. Бумажные в сговоре и начальством. А ты белая ворона. Отстающие, как воры в законе и подсмеиваются над тобой, а ты горюй.

В Большом селе как жили без особого настроя, так и продолжали жить. Верно, что бедноте нечего терять — пролетариат!.. Раньше хоть надеялись, а тут какая надежда, раз в себе вера иссякает.

На что Старик Соколов Яков Филиппович к любой беде с шуткой, как и сам дедушка, а тут рассудил по-своему серьезно.

— Оно, Игнатьич, если опуститься мужику, свое радение перед землей забыть, значит не жить по-людски и внукам долгое время. На нас завтрашний мир держится. А стараться угождать слепо — землю и небо смешить. Они ведь на нас поглядывают как сущие властелины. А нас вот понуждают по лошадиному жизнь влачить, в рот те уши… На клячу клажа меньше, а на мерина, если без меры наваливать, изъездишь в клячу. И одно остается — на живодерню отправляться… Доим-то мы ведь не коров наших, а само государство… Не хозяева мы. Нет, не хозяева, прожиточники…Долго вот и не протянем так, изживемся. И начинай тогда все сначала, вспоминай, как деды-прадеды землю свою кормилицу любили, чему нас отучивают.