Павел Кочурин - Затылоглазие демиургынизма

Скажу вот тебе и о таком видении, явленном мне на Татаровом бугре. Мы с Данюхой в тревогах о коллективизации рассуждали, как вот быть?.. И мне дан был знак, нутром в себе подсказывалось выйти на Татаров бугор в ночь Святого Тимофея Знаменья. Пришел, стал спиной к матерой сосне, смотрю на Лягушечье озерцо, на луну в нем. А она, луна-то, на меня не с небес зрит, а из земной преисподни, как из бездны. На круг ее пала тень. В этой тени и возник лик вещуна затылоглазого. Сначала он как бы оттолкнул меня выставленной вперед ладонью от чего-то опасного. Потом погрозил пальцем: не сметь!.. А во мне сами собой высказались слова, будто от него услышанные: "Ни на какую сторону не переходи, будь "запротив". Я повторил это слово "запротив" трижды. И тут из темного ивняка вылетела черная птица, а за ней выскочила стая волков. Птица перелетела Данилово поле, а волки к коринской полосе ринулись, у дубкам, посаженным Данюхой по берегу Шелекши. Призрак из озерца указал мне на волков: "Вот и разумей". Мы с Данюхой так это мое видение растолковали: "Пережидать надо. Волки нас не пускают к себе". На хутор Данюху они не пустили, и со своей полоски сгонят. Так и вышло. Колхоз — это уже не твое, и не мое — ничье. Мужик крестьянин не сживется с тем, что без его разума совершено. Творец создал мир на земле для пахарей. И повелел им самим творить жизнь свою в правде Его.

Вот я перебираю в мыслях то, что ввергло нас в беду общую. На тех, кто не потерялся под игом неразума, и падает бремя воскресить сгубленное. Они — избранники нареченные, им и длить жизнь праведную. Древа с Татарова бугра с ликами на них бывших нас и явлены нам знаками бережения изжитого не по воле своей. Художник, Андрей Семенович, с мужицкой вытью нашей и обнаружил эти лики по зову души и велению, навеянному провиденьем. древа эти для того и берегли Корины, вы вот. А они будут оберегать ваш род вечных пахарей.

То, что нам выпало с Данюхой испытать-изведать в колхозную пору, я вот и рассказал тебе. А о другой, уже колхозной жизни и о наших днях, тут сказ иной.

3

Мохово вошло в колхоз последним в районе. И как бы уже без понуждения, сами попросились записать. Как и что было, то и Дмитрий Данилович перетерпел. Я вот скажу о том, что мы передумали в ту пору с Игнатьичем, с Данюхой, и что нам как бы предсказалось духом нашим. Я председательствовал в Сухерке своей, а он в Мохове. Первые годы мы повольней и жили колхозом, чем в Большом селе под Авдюхой-активистом. Нас не больно доглядом донимали, посколь мы задания с перебором выполняли. Мужики стали свыкаться и с такой жизнью. Мы с Игнатьичем пытались закрепить наделы земли за семьями, чтобы хозяйственная забота и у колхозного у каждого была о земле. Тайком заглядывали в доклад Бухарина о завещании Ленина. По его выходило, что не следует брезговать и колхознику выгодой своей. И чего бы тут скрывать высказы вождя, все уже поголовно в колхозах. Дать волю и оневоленным мужикам, они бы сами к лучшему житью дорогу и нашли — Коммунизм Христов сотворили. И каждый своим трудом жил бы и радовался, блюдя свой интерес. А интерес у каждого пахаря один — это когда он своим урожаем обереженным радуется. Вычитывая мысли Ленина в докладе Бухарина, мы с Игнатьичем своими думами их дополняли. И не только думами, а и делом. Старательным хозяйственным семьям для постоянной работы наделы выделили: пашню, покосы. Тягловую силу за ними закрепили, инвентарь. Они и знали свое дело. Запретов на то нашим колхозам не ставили, посколь нас в передовых числили. И за другие колхозы задания выполняли, выручая район. Рожь, лен, сено сдавали по предписанию районных властей. Но те же большесельцы на нас завистливо наскакивать стали: моховцы и сухеровцы больно много на себя берут, ладней других живут. Другим такой воли нет, раскулачивать их надо. Это опять же от Авдюхи-активиста шло.

Моховцы своего председателя называли дедушкой. Только вот Жоховы косились. Не с ними, активистами-бедняками, он, вишь, совет держит, а с теми, кого обобрать в свое время они не успели. Дедушка на это со своим резоном: от них, коли они усердно работают, в колхозе добра больше и трудодень для всех сытней.

Но как не старались мы с Игнатьичем у себя в колхозах по-крестьянски жизнь ладить, воли нам не было. Большесельский председатель, Авдюха Ключев, как и я коммунист с гражданской, на меня с доносом. Я, вишь, и моховскому куркулю потакаю. И сам по его пути иду. И сзатылоглазничал, как бы вот ныне сказали, заявления в высшие партийные органы разослал. Не колхозы в Мохове и Сухерке, а кулаки размножились.

В Мохове колхоз держался на Матвеевых — сын и двое дочерей взрослых. Павловы — двое сыновей и три дочери. И у Качагариных помимо отца с матерью трое трудоспособных. Дедушка и отвел им поля для постоянной работы, как хозяевам. И пала зависть на тружеников: больше других имеют, на особину живут, лучше прежнего. Хлеб сами молотят и в свои амбары прячут. Гришуха Матвеев, языкастый парень, и осердил завистников: "Вы, голодранцы, безмозглыми зимогорами и в колхоз вступили, за счет кулаков оделись и обулись, теперь и до нас добираетесь". Дедушка обидчикам и тут растолковал: коли работать в силу свою и с умом, то каждый и станет зажиточным. Иначе-то разор, голопупыми будем ходить, шей суму, да и иди побираться. Я-то был построже Игнатьича, Данюхи, коммунист, у власти на виду. Ладным мужикам покосы и пахоту лишь на время выделял. Весной скажу, где кому пахать-сеять. То же поле они потом убирают и обмолачивают. Виду не было, что землей их наделил. Не шел слепо за указаниями, но и не противиться им открыто. Потом это определилось у меня в одном слове — "запротив". Инде быть на всех похожим, а дело делать, как разум велит.

Колхозная жизнь по стране не больно шла. Видя это там, в верхах, решали и гадали, как дело поправить. Дух покровителя моего затылоглазого меня не оставляет. И вот нашло остережение опять же в вещем сне. Выезжаю это я из своей Сухерки, навстречу мужичек неказистый, о коих в сказках сказывается. Лошадка мое перед ним остановилась. А он подходит к тарантасу и говорит мне: "Не торопись, а что будет велено, тому не противься. Где проехало — там след черный останется, а коли перетерпится, то и он освятится". Пришел я к Игнатьичу с этим сном. Он ремесличал в сарайчике своем, рамки для улья готовил. Как всегда, старики сидели, день был воскресный. Остались вдвоем, мужики всегда нас оставляли одних, уходили, когда я наведывался. И мы так истолковали мой сон и высказ сказочного мужичка: Не судьба, знать, жить нам по своим устоям, ему по-моховски, а мне по-сухерски. Непутье зимогороное взяло верх и надо прилаживаться к нему. Супротив идти, все равно что против течения по половодной реке в корыте плыть. Лучше уж по бережку тихо идти и держаться своего "запротив". В этом мужиково спасение. Так оба и стали этого держаться и в подчинении свое ладить. Нежданно начались новые строгости. Это уж всегда так. Когда у государственных властей что-то не ладится — мужик виноват. Первым пропал моховский Гришуха Матвеев. И странное дело — молва без жалости к нему: "Знамо, за длинный язык, не живется смирно". Парни и мужики, а за ними и девки, гужом потянулись из деревни. Уезжали больше по вербовке, тут препятствия не было, паспорта выдавали. Ехали даже и на Ляпинские болота, где Игнатьич и другие лишенцы в принудиловке были. Копали торф, как арестанты. Кто мог гадать-думать, что настанут такие времена. Нас с Игнатьичем и тут провидение оберегло. Казенно дома избежали и в председателях остались.