Лана Райберг - Лестница в небо или Записки провинциалки

Мне было обидно, что я, проводившая жизнь в чтении и размышлениях, знавшая хорошо русскую классику, поэзию Серебряного Века и увлекавшаяся философией и историей, слывшая эрудиткой и достойной собеседницей в своём городе даже среди коллег по газете, каждый из которых окончил или факультет журналистики в столице, или Литературный институт имени Горького, здесь, среди москвичей и петербуржцев, удостаиваюсь презрения из-за одного неправильно произнесённого слова.

Разъединённые, страдающие ностальгией, непризнанием и неприкаянностью иммигранты из России не могут или не хотят преодолеть снобизм и высокомерие по отношению к тем, кто родился не в столице и чья речь хочь чуть-чуть отличается от их.

Что слова? Слова часто не могут передать работу мысли или ощущения, глубину ума. Неужели нельзя почувствовать мир другого человека, заглянув в его глаза, попытавшись, подавляя раздражение, простить кому-то плохой английский или не совсем правильный русский?

Я понимала, что несчастный Иван Кузьмич сломался, что я послужила козлом отпущения, что в этой вспышке агрессии он выплеснул своё неприятие чуждого мира, крушение иллюзий о земле обетованной, досаду на дочку и зятя. Но облегчения это не принесло.

А тогда, в машине, я стала упиваться жалостью Игоря. Так хотелось попасть под надёжную мужскую защиту! Я стала отвечать на поцелуи, вначале робкие, а потом всё более и более настойчивые. Чтобы успокоить меня, Игорь через изогнутый дугой мост привёз меня в Нью-Джерси и нашёл уединённое место на высоком берегу залива. Из окна машины открывался невероятный, потрясающий вид на ночной Нью-Йорк. Кругом были мириады звёзд — они сверкали в окнах небоскрёбов, отражались в воде, крупными алмазами блистали в небе, блестящей гирляндой опоясывали и берег, и мост, и было непонятно, которые из них пришли из Космоса, а которые — производные рук человеческих.

Ближе к утру, разомлевшие и счастливые, мы почувствовали, что проголодались. Игорь повёз меня домой, вернее, к месту работы — Ханигман должна была вернуться к десяти утра.

Летящее по кружевному мосту тело машины вспарывало голубое нежное великолепие тишины. Огромный, лежащий впереди город, только начинал вылупливаться из окутавшего его тумана.

Возле Брайтона в круглосуточно работающем арабском минисупермаркете Игорь купил два стаканчика кофе и булочки с маслом. Мы поели. Игоря что-то мучило. Я ждала серьёзного разговора и собиралась сказать: «Да».

Мы снимем квартирку, пусть маленькую, я возьму двенадцатичасовую бабку, он пока может продолжать работать таксистом. Я получу грин-карту и обязательно освою какую-нибудь профессию, а он с Николаем может начать свой бизнес.

Игорь долго мялся, а потом произнёс:

— Ты знаешь, вообще-то я пришёл попрощаться. Я обомлела.

— А бизнес? Вы же собирались открыть с Николаем бизнес.

— Это я так, пофантазировал напоследок. Устал я. В Питере у меня квартира. Мама умерла, вот, оставила. Там на киностудии меня возьмут с руками и ногами. В загранки, опять же, можно ходить. Дурак я, что всю эту лабуду затеял с иммиграцией. Думал, вообще в рай попаду. И ты, что тут маешься, доведёт тебя эта жидовка! У убил бы старуху! Сволочь старая! Возвращалась бы ты домой, что тут делать, кругом одни жиды.

Горя я не чувствовала, а только огромную пустоту. Пустота росла, ширилась. Она походила на огромную чёрную воронку, засосавшую в своё чрево и этот город, и переулок, и чувства, мысли и желания. Безбрежная пустота, как пустыня, выжгла все краски и запахи. Ничего не существует, только пустота и тишина.

Я молча вышла из машины, тихонько закрыв дверь. Побрела к дому, уселась на ступеньку крыльца и даже не заплакала.

К чёрту Игоря! Пускай уезжает в свой Питер, раз не может парень жить в Америке. Наверняка, ему стоило помучиться в иммиграции, потерять иллюзии и вернуться, по новому оценив то, что имел на Родине.

Единственное, что меня шокировало, это его неприкрытый антисемитизм. Я всегда делила людей на хороших и плохих, интересных или нет, и так далее по этой же шкале. До моего отъезда республики бывшего Союза стали активно самоопределяться, и это ни к чему хорошему не привело, только к ненависти и конфликтам.

Я заметила, что в Америке быстрее адаптируются и приживаются те люди, которые не очень-то роскошествовали в Росии и привыкли к тяжёлой работе. Они и здесь спокойно продолжают вкалывать, без нытья и причитаний. Тут хотя бы зарплаты хватает на еду, да и за дефицитом не нужно гоняться. Тяжело приходится бывшим номенклатурным работникам, если только они не вывезли чемоданы денег и не купили сразу же дом и бизнес.

Неприятно слышать, как они, не в состоянии смириться с потерянными привилегиями и почестями, костят Америку, на чём свет стоит, получая, кстати, незаслуженную пенсию, талоны на еду и почти бесплатное жильё.

Итак, я засучила рукава и решила искать себе мужа. Муж нужен был срочно и немедленно. В любой момент меня могли вызвать на интервью, и тогда чиновники моментально раскусят, что вся та лабуда про дедушку еврея и про преследования меня русскими националами, которую вдохновенно сочинил и написал Николай, чтобы я получила разрешение на работу, гнусное враньё. Достаточно взглянуть на рязанскую физиономию заявителя, прочесть имя — Клавдия Мотылёва, чтобы отказать врунишке в зелёной карте по политическим мотивам и подвергнуть унизительной депортации.

Никаких особых представлений о том, каков должен быть избранник, у меня не было. Единственное требование — он должен быть гражданином Соединённых Штатов и хотеть на мне жениться. Позже я поняла, что нужно немного поколдовать, посылать в Небеса запрос.

Но не зря у китайцев есть поговорка: «Не дай Бог, твои мечты сбудутся». Мои сбывались, даже самые фантастические, но в каком-то куцем исполнении, требующем приличной корректировки.

Хочешь в Америку? Пожалуйста! На тебе Америку. Маринка писала, что в городе передаются устные обо мне легенды, как я умудрилась уехать на Землю Обетованную, не являясь еврейкой, не имея денег на билет и каких-либо родственников. В мои обморочные Задорские сны, во времена вселенского оплакивания предательства друга, вплыло однажды видение — красного автомобиля и стеклянного дома. В том сне-видении-обмороке ощущалась близость океана, там сквозь стеклянную стену огромного дома солнце пригоршнями бросало блики на чистый плиточный пол.

Вскочив с тахты вся вспотевшая, с бъющимся оглушительно сердцем, я долго не могла понять, где нахожусь. Только подойдя к окну и обозрев унылые пятиэтажные коробки, заморочное от мороза и заводского дыма небо, чёрные тараканьи фигурки прохожих на белой простыне снега поняла — сон. (Упоминала ли я, что машина Дэвида была красного цвета?)