Лана Райберг - Картонная луна

Ну надо же быть такой дурой, чтобы в свои　почти тридцать еще на что-то надеяться. Почти тридцатилетней наивной дуре с замашками недоразвитого подростка. Да еще эти рыжие косички, да очечки в старой оправе на коротком облупленном носу. Шорты цвета хаки, видавшие виды пыльные сандалеты. И вот это-то созданье претендует на счастье, хотя возраст все равно просвечивает через желтоватую кожу щек, сочится из грустных глаз, повидавших уже всякое, но попрежнему наивно взирающих на мир. Счастье-то ведь не раздается только молодым и красивым, каждой бабе выпадает свой расклад. «Каждой　 твари — 　 по паре», — записано в скрижалях мудрости. Беда вот только в том, что «твари» сопротивляются выпадающим из книги судеб вариантам и пытаются отхватить что-нибудь получше, а получше — угу, накося-выкуси.

Короче, эта девушка в последнем приступе молодости отчаянно пыталась выйти замуж, мобилизуя для этого все свои слабые ресурсы. Тем более это было трудно сделать, потому что действие происходило не в Москве или Жмеринке, а в Нью-Йорке, оплоте капитализма, и девушка наша была не какой-нибудь Сюзан или Мэрилин, а просто Наташей. Наташа из Ростова-на-Дону чудом выдралась в капиталистические дали по гостевой визе, раздобытой в процессе отчаянной двухлетней переписки с каким-то ковбоем из Техаса, который при ближайшем знакомстве оказался древнее, чем пирамиды Хеопса. Техасец еще претендовал на исполнение супружеских обязанностей, подминал ее под свое жилистое волосатое тело, но ничего из этого, кроме стыда и обоюдных напрасных мучений, не выходило. Наташу не устраивала роль вечной подруги с обязанностями жены со всеми вытекающими от сюда последствиями бесправного существа. Перспектива　 несчетное количество лет терпеть это издевательство над своим телом и в итоге после смерти мужа быть изгнанной из дома многочисленными оболтусами техасца, которые скрепя сердце терпели причуды папаши и в порядке компенсации из-за невозможности выказать истинные чувства, обложили бедную пришелицу стеной презрения и молчаливого бойкота.

Наташе как-то удалось сбежать в Нью-Йорк, оплот справедливости, демократии и надежд. Как всякая порядочная девушка, она свято ждала своего принца, отряхиваясь после очередной неудачи, как утка стряхивает с себя пыль и грязь, не теряя при этом веры в то, что «ее-то» избранник будет не из породы этих похотливых скотов, а самым настоящим принцем из сказки, то есть добрым, честным, благородным, порядочным, любящим, да к тому же умным и работящим. И конечно же, если не красавцем, то не уродом, во всяком случае. Чтобы и в люди не стыдно было показаться, и интеллектуальные запросы чтобы утолял, и не надо было денег занимать до получки.

Так вот, принц нужен был срочно и немедленно, так как у Наташи уже истекал срок визы, а оставаться в стране нелегально она как-то не решалась. Как черт ладана, она смертельно боялась этого слова «нелегальщина», таившего в себе презрение властей, издевательства соплеменников и невозможность найти работу. В тумане будущего равно плавали как эти ужасы, так и розовые паруса удачного замужества. Брачные эти паруса растворили бы в прохладе нежного шелка все эмигрантские проблемы и проблемы одинокого старящегося существа, по глупой человеческой привычке хотящего счастья. Однако никаких абсолютно перемен на горизонте не предвиделось. Да и как они могли возникнуть, если наша Золушка похоронила себя в лоне чужого семейства, ибо на какую еще работу может расчитывать свежеприбывшая эмигрантка, не обремененная ни статусом, ни знаем языка, ни одной более-менее подходящей профессией…

В чужом семействе аборигенов, семье бухгалтера, свившего гнездышко в чудном доме стиля ампир на Манхетен-Бич, было сытно, шумно и хлопотно. Наташиным заботам были поручены две очаровательные девочки двух и пяти лет. Когда она прогуливалась со своей шумной компанией по набережной,　 с надеждой вглядываясь в лица возможных спасителей, ее принимали за мамашу с детьми. А какой дурак будет знакомиться с мамашей, даже если у нее такие очаровательные дочки? Конечно, иногда подходили, все больше свои же, эмигрантские, вычисляющие братьев по бывшей стране проживания с точностью до ста двадцати процентов. Только их интересы оказывались узконаправленными, быстротекущими и прозаическими по своей конкретной ясности, не замутненной даже обещаниями сходить в кино, музей или ресторан. У них были такие же проблемы как и у нее, просроченные визы, отсутствие работы, плохой английский, и от нечаянного знакомства они хотели только быстрой женской ласки, даже без подкрепления обещаниями, хотели жалости и возможности проехаться на халяву, а вдруг она еще покормит и бутылку купит? Во всем этом она быстро научилась разбираться　 и на провокационные вопросы типа: " Не нужен ли папа этим очаровательным деткам?" — иногда даже отвечала что-то совсем уже не приличное, например: "А катись ты…"

Такой грубой она стала после одного случая, когда, поддавшись зову пола и надежды, клюнула на брачное объявление в "Интересной газете", которое звучало так — "Интересный, обеспеченный молодой москвич, много лет в стране, желает познакомиться с доброй, порядочной женщиной с целью создания семьи. Обеспечу покоем, лаской и заботой". В погоне за лаской и заботой она позвонила и, испросившись вечером у доброй хозяйки　 из семьи на пару часов, с надеждой на изменение своей судьбы пошла на свидание.

Вечерний закат выкрасил небо над заливом в нежный розовый цвет. Ей казалось, что алые паруса уже разворачивают победно торжествующие знамена любви. Молодой интересный москвич оказался правда молодым, но неинтересным и необеспеченным, и не из Москвы, а из Люберец. Он сразу по-хозяйски назвал готовящуюся стать принцессой Наташу "сестричкой" и привел ее в какую-то замызганную комнатку. Когда Наташа туда вошла, она сразу поняла, что ее песенка спета, и так оно и оказалось. В довершение ко всему он ей вколол под коленку какую-то дрянь, так что ночь любви она не ощутила и не запомнила, а по утру вырвалась из жарких объятий, лишь пообещав вечером позвонить и торопливо написав на салфетке тут же ею сочиненный номер телефона и дав ему денег "на пожрать", по его же меткому определению.

Паруса все не показывались, наша героиня все скучнела, и иногда даже стала покрикивать на вверенных ей девочек, на что сестрички пожаловались маме, и после семейного педсовета незадачливой няне было дано два часа на сборы. Ну что тебе далась эта Америка, это же миф, миф о благополучии и счастье. Ну что можешь сделать ты — бедная тридцатилетняя девочка, беззубая, безязыкая мечтательница, без деловой хватки, молчащая, когда тебе недодают в магазине доллар сдачи, не переступающая через трупы сослуживцев в процессе построения карьеры? Да и какую карьеру можешь сделать ты — добрая, быстро устающая и пугающаяся слов "инвестмент, процент и прибыль"? И разве можешь ты подцепить богатого мужика в своих шортах цвета хаки, купленных в дешевом магазине, ты, которой не приходит в голову соврать, что муж у тебя был бизнесмен, что шорты куплены в "Блюмингдейле", а загорела ты не на Брайтоновском пляже, когда выгуливала там чужих детей за пять долларов в час, а только вчера прилетела с Багам, да на худой конец из Майями?