Лана Райберг - Лестница в небо или записки провинциалки

Сработал классический стереотип — неказистый, но крепко стоящий на ногах мужчина и высокая блондинка, с удовольствием потрошащая его кошелёк. Ему нужны её рост и красота, как возмещение комплексов и визитная карточка успеха, ей — комфорт, стабильность и отсутствие борьбы за выживание.

Это я сейчас так ехидничаю, отплыв на несколько лет от идиллической картинки, оказавшейся на самом деле фильмом ужасов — Хичкок отдыхает.

Красавица и Чудовище — так нас называли знакомые и родственники. У него была куча родственников, довольно милых людей, целый дружный, монолитный семейный клан евреев. Про Майкла они сами и говорили: — В семье не без урода.

Майкл и был самым настоящим уродом — патологически жестоким, свирепым, самовлюблённым, нетерпимым и скупым.

На другой стороне медали он был довольно обаятельным, я уже описывала его остроумие, эрудицию, приятный голос.

Он был прав. С ним нельзя было долго встречаться — волчья морда рано или поздно вылезла бы из-под овечьей шкуры. Он честно влюбился и сразу же уволок невесту в логово холостяка, из которого уже сбежала парочка невест, как из замка Синей Бороды. Он честно старался быть хорошим — но его старания хватило ровно на два месяца.

Через два месяца голубиных сюсюканей, ужинов при свечах и прочей лабуды мне было сказано, что я часто писаю, то есть расходую много воды для сливания продуктов жизнедеятельности, много пишу писем в Россию — аж по два в месяц, и на марки выходит приличная сумма. Он даже посчитал на калькуляторе и показал мне, безмолвной и трепещущей, экранчик дисплея для вящей убедительности.

Выходило что-то вроде шестнадцати долларов в год. Потом, в доме горит свет, пока он на работе, приходится больше покупать еды и так далее, и тому подобное.

Я, до той поры пребывавшая в статусе любимой женщины и потому обретшая томные повадки, поволоку во взоре, плавность движений, одетая в шёлковые или бархатные халаты, чулочки на подвязках и браслет с бриллиантами, вдруг почувствовала себя мерзким, прожорливым гиппопотамом, прокормить и содержать которого нет никакой возможности. В жалкое своё оправдание хочу сказать, что, ожидая любимого с работы, убирала двухэтажный дом и извращалась в кулинарии. Частенько приходилось топать километра четыре по лесу к ближайшему супермаркету — то за картошкой, то за соком, то за горошком к салату «Оливье», который я сооружала, как апофеоз счастливой жизни.

Ощутив вдруг свою огромность и неуклюжесть, я присела на диван, и теперь уже он возвышался надо мной и отчитывал, и говорил, какая я неаккуратная — я ела банан не за столом в столовой, а на диване, и он нашёл, нашёл крошечку от банана на полу, и курицу я готовить не умею — она всегда жестковата. Мне казалось, что он шутит, он любил шутить и смешить меня. Но он не шутил. Щетинка на бритой голове встала дыбом, и я вдруг увидела, (и как раньше не замечала?), что у него короткие сарделькообразные пальцы, а на шее толстая складка.

А приметы? Сколько было нехороших примет, когда мы ездили расписываться в мэрию: и защемленный дверкой машины букет цветов — тогда напрочь срезало все верхушки роз, а когда Майкл побежал за вторым букетом, полицейский влепил штраф за неправильную парковку, и разбитое зеркальце, и позорно опоздавшие, прибывшие к концу церемонии свидетели. Бежать надо было ещё тогда! А как же счастье, а зелёная карта? Пол в буквальном смысле поплыл у меня под ногами. Каменный остров превратился в хлипкий плот.

Устойчивая крепость-дом, муж, положение, отпуск зимой на островах, Рождество с подарками, тихие семейные вечера у камина, рождение ребёночка — оказались картонным бараком, карточным домиком, хлипкой иллюзией, разлетевшейся от первого порыва ветра. Я ощутила себя на плоту, в бурном штормящем море. Плот несёт по волнам, вверху равнодушные звёзды, наблюдавшие не одну драму. Доплыву ли до берега? И существует ли она, прочная каменная твердь? Мне казалось, что нет.

Меня сдувает, сносит в открытое море, а я не хочу умирать, нужно выжить любой ценой, выжить! Нужно уцепиться, хотя бы за сучок в бревне, притвориться веточкой, букашкой, только доплыть до берега, выжить, а там бежать.

Я попала в замок к Синей Бороде, к сумасшедшему, хитрому и опасному типу, умело притворяющемуся нормальным человеком. Да, молчала моя интуиция, опять я принимала желаемое за действительное. Конечная цель — даже не замужество, рождение ребёнка и спокойная жизнь — всё то, к чему сознательно и подсознательно стремится всякая женщина, а стремление к свободе в государстве, повязавшем своих граждан условностями: пропиской, паспортами, видами на жительство, визами — привело меня в теперь тюрьму.

Я могла, конечно, уехать назад, в хомматендство и бесправие, и опять ждать, но зачем возвращаться в хорошо знакомое прошлое? И наживка была проглочена — документы наши были в иммиграционном офисе, и я ждала приглашения на интервью. Зелёная карта-пропуск в рай, первая ступенька у подножия лестницы, которую венчает Мечта.

Нельзя быть наивной и доверчивой. Нельзя идеализировать людей — за недальновидность и благодушие приходится дорого платить. Но одинаково боюсь стать циничной, недоверчивой и злой. Где же золотая середина? Как не попадаться в расставленные ловушки? Бог мой, видел ты, видел — не хотела я быть стервой, расчётливой и хитрой. Не хотелось мне возненавидеть мужчин и встать под убогие знамёна феминисток. Есть же нормальные люди, ходят где-то, живут, радуются и печалятся, смотрят, как и я, на луну, пытаясь разгадать смысл мироздания и собственной жизни.

Есть любовь, среди моря пошлости и лжи, и я её найду! А пока я училась выживать, училась понимать других и себя, училась быть хитрой. У меня был враг — собственный муж.

Я теперь всегда притворяюсь. Говорят, что женщины — хорошие актрисы. Да, я училась быть актрисой — отвечать на поцелуи, когда хотелось разодрать когтями ненавистное лицо. Я устраивала хорошо продуманные скандалы, но чётко следила, чтобы не переборщить. Я умело пускала в ход слёзы — но не частила, чтобы он не привык к слезам, и они не стали его раздражать. Я поддерживала в нём иллюзию того, что он любим, и лестью и хитростью выцыганивала себе поблажки. Я ходила по краю, над пропастью, по перекинутой через неё тонкой дощечке. Одно неверное движение, слово, взгляд — и я лечу вниз, в бездомность, бесправие, безденежье.

Он меня сразу предупредил, что я должна его во всём слушаться. Конечно, я была согласна — да убоится жена мужа своего. Мне даже хотелось Слушаться, то есть снять с себя ответственность, спрятаться за чью-то спину. Но в это понятие входили абсурдные запреты — не заводить подруг, не разговаривать по телефону, писать одно в два месяца письмо в Россию, не разговаривать ни с кем из мужского пола, когда мы в гостях. Никуда не ходить без него, разве только в супермаркет, не общаться с его же родственниками в его отсутствие.