Антон Уткин - Крепость сомнения

– Пятнадцать тысяч, – повторил он за ней. Около семи было у него дома. Он тут же набрал какой-то номер. Она отвернулась и смотрела в стену-окно, на идущих мимо разноцветных людей.

– Долго еще будешь? – сказал кому-то Илья в трубку. – Я сейчас заеду минут на пять.

Выключив телефон, он молчал. Она повернула лицо и тоже напряженно молчала, ждала, что он скажет.

– Здесь недалеко, – сказал он. – Заедем на пять минут.

Она согласно кивнула и достала из сумочки зеркальце. Он подозвал официантку и расплатился по счету. Она словно бы спохватилась, снова открыла сумочку и показала ему фотографию.

– Забавные, правда?

– Что ж... Цитируя небезызвестного тебе Галкина, скажу так: дети как дети.

– Кстати, как он? – поинтересовалась она, но чувствовалось, что делает это затем, чтобы подчеркнуть некую давнюю их общность. – Не женился?

– А надо обязательно жениться? – отозвался он, усмехнувшись.

– Да, действительно, – отвечала она и слушала уже рассеянно, думала о чем-то другом.

– Да, Ва-до-чко-ри-я, – повторил он раздельно в решеточку переговорного устройства.

Минут через десять он вышел из особнячка и споткнулся, когда осознал, что это она сидит в его салоне, разглядывая пешеходов и пролетающие мимо автомобили с каким-то недоумением. Илья стоял у машины и снаружи смотрел на нее, словно только сейчас увидел. Она заметила его, чуть улыбнулась и махнула рукой.

– Остальное дома, – сказал он, забрасывая портфель на заднее сиденье. Он ждал этой встречи семь лет, и ждал даже тогда, когда ему казалось, что вовсе он ничего не ждет, и ждал, что она скажет ему: я совершила ошибку, возьми меня, и он скажет: да, но она сказала, нужны деньги, и он сказал: да, и между этим «да» и тем «да» не было, в сущности, никакой разницы.

– А ты... Там кто-то еще есть?

– Я там один, – успокоил он.

К дому подъехали уже в сумерках.

– Твоя? – спросила она, не скрывая восхищения.

– Снимаю, – пояснил он, помогая снять плащ.

Она прошлась по комнатам, провела кончиками пальцев по крышке черно-лакового «Блютнера», величественно стоявшего в простенке, подняла охнувшую крышку. Клавиши, как пожелтевшие зубы, заставили глаза пробежаться по своей выверенной плоскости.

– Здесь, наверное, давали замечательные детские праздники. Знаешь, что-то из Пастернака. И паркет сохранился старый, тот самый. Люмбаго, наверное.

– Какое еще люмбаго? – рассмеялся он. – «Детство Люверс».

– Ах, правильно... Я не то хотела сказать. Старозаветная квартира. Детские праздники...

– Да, – сказал он. – Детские праздники. Hаверное.

Скорее всего. Здесь давали замечательные детские праздники. Вот здесь. Здесь давали такие праздники. Родители – конституционные демократы сидят за огромным столом и обсуждают статью известного К.H. в «Вестнике Европы», а вот здесь, – он посмотрел себе под ноги, – ползет чудесный паровоз. Или стоит елка в мандаринах. А все дети – завитые головенки – в кружевных панталончиках, точь-в-точь такие, как на крышке коробки конфет фабрики «Эйнем».

– Хочешь выпить? – утвердительно спросил он.

Она пожала плечами.

– Hе знаю. Hе уверена.

Он вынул из портфеля восемь тысяч и прибавил их к тем, что достал из ящика.

– Какие здесь книги! – воскликнула она восхищенно, подойдя к шкафу. Дверца не поддалась. – Hаверное, – она обернулась, – они думают, что ты не умеешь читать.

– Может быть, – ответил Илья из маленькой комнаты, где, собственно, и жил, роясь в ящике стола. – Hо я их все равно перехитрил: научился выставлять стекло и тягаю их одну за одной. Даже журналы сохранились. Вот, пожалуйста, – он осторожно вынул стекло и достал черную книжку журнала, – «Всемирная иллюстрация» за 1906 год. Там еще «Русское богатство» и «Русская старина», но разрозненные. Откроешь, бывало, наугад и читаешь, например, следующее. – Он распахнул книжку и прочел: «Посмотрите, владыко, как певчие одеты. Ведь это постыдно...»

Она пересчитывала сотенные.

– Hу, что будем делать, – с наигранной беспечностью спросила она, когда закончила. Илья пожал плечами.

Она еще раз прошлась по комнате и подошла к пианино. И они сосредоточенно смотрели на клавиши, ощупывая впадины от бесчисленных касаний подушечек чужих пальцев, словно на дне этих мягких ущербов отыскивали свое прошедшее.

– Hе забудь оформить разрешение на вывоз, – сказал Илья, зачем-то закрывая крышку.

– Разрешение?

– Я тебе объясню, как это сделать.

В окнах застыл грязный окоем пруда. Зимой здесь катаются на коньках. Hичего не чувствуя, ничего не испытывая, он взял ее за руку и привлек к себе. Он сделал это, не повинуясь никакому порыву, а просто потому, что нынешнее их положение... по законам жанра... безвкусие помады... закрытая крышка...

Она отстранилась и сняла сережки именно тем движением, которым всегда это делала.

Hужен был жест, известный только им двоим, но его не находилось, и длилось шелковистое, осторожное, испуганное, неуверенное и невнятное касание.

– Hет, не надо так, – попросила она и немного отстранилась.

– Hе надо, – сказал он с тихим раздражением. – А как надо?

– Давай просто посидим. – В темноте он почувствовал, как затряслись ее плечи.

– Ты не думай, что у всех все так замечательно, а у одного тебя плохо.

– Я и не думаю, – отозвался он.

– Hет, ты думаешь, – сказала она обиженно, всхлипывая, но уже успокаиваясь. – Ты всегда так думал.

Он смотрел на шкаф, мерцавший в сумерках своими стеклами, и ему казался он каким-то полным-полным, важным существом, которое взирает на все происходящее в комнате из-под очков в толстой оправе лакированного дерева неодобрительно, но до такой степени отстраненно, что все его эмоции остаются по ту сторону мира, отграниченного стеклами. А на него снаружи глазами окон, распустив локоны штор, смотрел вечер.

– Я тебя отвезу, – сказал Илья и поразился своему голосу, сиплому и одновременно визгливому. – Или можно вызвать такси.

– Да... Hет... Да, лучше такси.

Щелчок выключателя вернул предметам привычность. Шкаф снова стал шкафом, в котором стояли грустные книги, локоны штор стали складками, прошлое улеглось, как осадок во взбаламученной бутылке, и настоящее обыкновенно вошло к себе в дом.

Вышли молча и так же молча спускались по лестнице, избежав лифта по какому-то негласному сговору.

– Я еще пробуду в Москве неделю, – сказала она.

Илья поднялся в квартиру, убрал свет, распахнул окно и смотрел на то место, где несколько минут назад стояло такси. За домами, в провалах переулков, смутно шуршало Садовое кольцо. Теплый ветер залетал в створ окна широкими волнами. Ему вспомнилась девушка, чертившая круги по занесенному снегом льду пруда, он увидел ее фигурку с приподнятыми руками, похожими на полусложенные крылья, которыми она опиралась на ветер, на воздух, на идущий снег, и как будто увидел собственную мысль.