Джон Апдайк - Давай поженимся

Джерри и Руфь спускались на самолете к Ницце. Машина накренилась, и сверкающее Средиземное море прыгнуло на них: пилот совершил серьезную ошибку. В самый последний момент, словно карта, вытянутая со дна колоды, под ними все же открылась земля; колеса самолета ударились так, что затрещали шасси; все закачалось, моторы яростно взревели: они приземлились. Чарли рассмеялся. Маленькие, крытые черепицей домики Лазурного берега потянулись мимо, точно игрушки на веревочке, пока самолет подруливал к стоянке. Надпись “АТТАСНЕZ VOS CEINTURES” <���Пристегните ремни (франц.)> погасла, затем погасло “DEFENSE DE FUMER” <���Курить запрещается (франц.)>. Они схватили свои пальто и встали; вслушиваясь в гул голосов вокруг, Джерри понял, что самолет, весь выложенный пластиком, такой весь голубой и американский на аэродроме Айдлуайлд, теперь аннексирован французами. Все говорили по-французски, а он этого языка не знал. “Au revoir” <���До свидания (франц.)>, – сказала стюардесса, и они стали спускаться по металлическим ступеням. Воздух был мягкий, чистый и как бы состоявший из отдельных частиц – изрезанный и иссеченный, точно на картинах кубистов, косыми лучами чуть теплого солнца. Им открывались целые миры для обозрения, но глаза Джерри были мертвы: утрата притупила их остроту; дети и жена нетвердой походкой пронесли его чувства по закодированной ленте бетона, через обрывки впечатлений. В толчее у паспортного контроля он услышал – потому что это было повторено несколько раз, – как чиновник в синей форме с раздражающим удивлением произнес: “Trois enfants” <���Трое детей (франц.)>. Джерри услышал, что его жена разговаривает с этим человеком по-французски, и удивился: что за странная женщина стоит рядом с ним, как она могла держать в себе на запоре целый язык. А в аэровокзале, наполненном, будто во сне, шарканьем чужих ног, стояла Марлен Дитрих в замшевых брюках и сапожках на высоком каблуке и курила сигарету, держа длинный перламутровый мундштук. Его дети, в упоении от чувства безопасности и свободы, промчались под ее взглядом, и эта женщина, сочетание света и тени, призраком возникшая из времен его детства, посмотрела на них с откровенным, неожиданным для призрака интересом и благожелательностью.

Марлен Дитрих выглядела молодо за зубчатой стеной своих чемоданов. Джерри увидел в ней доказательство той истины, что путешествия отодвигают смерть – это способ купить жизнь за мили. Он же путешествует, потому что адвокат Ричарда посоветовал ему уехать на время. Он взял отпуск в своем агентстве и собирался заняться живописью. Они с Руфью снова будут сидеть рядом и рисовать. Он прошел сквозь стекло на улицу, где ждала череда такси, на которых, вопреки ожиданию, значилось: ТАКСИ.

– А Nice? <���В Ниццу (франц.)> – спросил шофер в куртке такой синевы, какую Джерри видел только на картинах.

– Oui, б Nice s’il vous plaоt <���Да, в Ниццу, пожалуйста (франц.)>, – сказала Руфь и, краснея, назвала отель, словно агент из бюро путешествий мог их подвести. – Votre voiture, est-ce que c’est assez grand pour trios enfants? <���А у вас машина достаточно большая – в ней поместятся трое детей? (франц.)>

– Oui, oui, ca va, madame, les enfants sont petits. <���Да, да, все в порядке, мадам, дети ведь маленькие (франц.)>

Чарли сел впереди с шофером, остальные четверо – сзади. Джоффри захныкал, что его совсем задавили.

– Нас всех задавили, – сказал ему Джерри, отчаянно стараясь преодолеть стеснение в легких, которое патологически возникало при малейшем нервном напряжении.

Руфь сказала:

– Посмотрите-ка все в мое окно – прямо как картина. – По ту сторону дороги, дальше от моря, на недавно разбитых участках произрастала древняя культура; крутые зеленые склоны, которые по сравнению со стертыми холмами Коннектикута, казалось, только-только обрели форму, были со скаредным тщанием разбиты на поля и террасы; по этим склонам средневековой перспективой громоздились городки. Европа была четкой по цвету и загроможденной по рисунку. Сероватая зелень на ближних холмах, тускло поблескивавшая, как волосы женщины, когда она их расчесывает, – это, должно быть, оливы. А по другую сторону – извилистая полоса желтовато-грязного песка чуть шире шоссе, окаймленная водорослями и усеянная бетонными волнорезами, отнюдь не напоминала то, что Джерри привык называть пляжем, – тут требуется другое слово. Оно и значилось на зеленом указателе: PLAGE.

Джоанна, зажатая между Джерри и окном, произнесла величественно-безразличным тоном:

– На всех дорожных знаках – маленькие рисуночки. – У Джерри было такое чувство, будто она обращается не столько к своим родителям, сколько к идеальным родителям из школьных хрестоматий, лишенным национальной принадлежности, счастливым и автоматически восхищающимся всеми чудесами жизни.

Стремясь подладиться под ее тон, Джерри сказал:

– Это для того, чтобы такие тупицы, как мы, не потерялись. – Когда путешествуешь, всюду видишь опознавательные знаки, указатели, инструкции. Только дома их нет.

Джоанна спросила:

– Почему здесь столько этих стекляшек?

– Оранжерей?

– Наверное.

– Они выращивают цветы для парфюмерной промышленности.

– В самом деле?

– Я так полагаю.

Мимо них на мотоскутере промчалась блондинка с развевающимися на ветру волосами. На ней были белые брюки в стиле “Сен-Тропез” и полосатая вязаная кофточка, – Джерри вжал ногу в пол: прибавить скорость, нагнать ее, заглянуть ей в лицо. Сердце у него учащенно забилось, но такси ехало с прежней скоростью. Руфь повернулась, вглядываясь в его лицо, и то, что она на нем обнаружила, передалось ей, потом снова передалось ему, словно отразившись в двух зеркалах, и маленькое пространство машины наполнилось душераздирающей тоской и напряжением. Он промямлил в качестве объяснения:

– Непостижимо. Руфь сказала:

– Ты увидел ее позже, чем я. Сходства почти никакого.

– Очень это плохо, – сказал он. Она отвернулась; он почувствовал, что настроение у нее упало, а у него соответственно поднялось. Он посадил на колени Джоффри, прижал его к себе и спросил:

– Как дела, шкипер?

– Отлично. – Мальчик произнес это каким-то грустным тоном, протянув “и”.

– Тебе все еще кажется, что тебя задавили?

– Не очень.

Чарли, не сводивший зачарованных глаз с шофера, обернулся – веснушчатое личико его сияло лукавством – и сказал:

– Он вечно жалуется, потому что он еще маленький.

Нижняя губа у Джоффри задрожала, животик под рукой отца вздулся под напором воздуха, который он набрал в легкие, готовясь зареветь. Джерри быстро произнес:

– Смотрите-ка! Мы въезжаем в город, который зовут Славным <���Ницца – Nice – на английском языке означает “славный”.>.