Хуан Марсе - Чары Шанхая

Стоял ноябрь, по маленькой невзрачной площади ветер гнал желтые листья платанов, становилось все холоднее — зима обещала быть суровой. Прохожие ежились и ускоряли шаг, однако непоседливый сеньор Сукре по-прежнему слонялся по улицам, словно сомнамбула, болтая сам с собой. Вел он себя так, словно сомневался в собственном существовании или же боялся в один миг стать призраком, и говорил, что в такие неспокойные ветреные дни ему приходится блуждать по городу в поисках своего потерянного «я». И действительно, мы частенько встречали его на улицах Грасии: заложив руки за спину и понурив голову, он обходил таверны, аптеки, бакалейные магазинчики, глухие пыльные лавки букинистов и крошечные художественные выставки, приставая ко всем подряд, пока кто-нибудь не сообщал ему, кто он таков и где его дом. Мне, Хуану и Финито он жаловался, что у него никак не получается снова стать тем, кем он был прежде, что никто ему не помогает, и иногда хочется послать все куда подальше, смириться с тем, что он — никто, и, преспокойно развалившись на скамейке на площади Ровира, греть под солнышком старые кости. Бывало, сеньора Сукре, удрученного и потерянного, встречали в самых неожиданных уголках квартала. Рассказывали, как однажды он остановился напротив полицейского участка на Травесере и спросил у часового, как его зовут и где он живет, — разумеется, сам сеньор Сукре, а не часовой, — а тот перепугался, позвал на помощь сержанта, и бедняге учинили целый допрос.

— Эй, ребятишки, не будете ли вы так любезны сказать, как меня зовут и где я живу? — Сеньор Сукре остановился в дверях таверны, прервав наше наблюдение за домом номер восемь. — Пожалуйста.

— Вас зовут дон Жозеп Мария де Сукре, а живете вы на улице Сан-Сальвадор, — ответил я машинально.

Немного подумав, он согласился — мои слова показалось ему вполне убедительными, — однако, прежде чем поверить окончательно, на всякий случай спросил:

— А правда ли, что родился я в Каталонии, что я непризнанный художник, старый друг Сальвадора Дали, и что сейчас у меня в кармане ни одного дуро?… — В его глазах мелькнула озорная искорка.

— Да, сеньор. Так все говорят.

— Что поделаешь, — вздохнул он и дружелюбно потрепал по волосам сначала меня, потом Финито Чакона. — Вы воспитанные добрые мальчики и очень помогли старому любопытному бродяге… Спасибо вам.

Желая успокоить сеньора Сукре, а вовсе не для того, чтобы над ним посмеяться, как могло показаться со стороны, Финито добавил:

— А еще вы каждый день приходите на трамвайную остановку поболтать с пассажирами, а потом покупаете в киоске газету и сжигаете ее, сидя на скамейке, иногда вместе с капитаном. А потом отправляетесь в бар.

— Да, верно. Я все понял. Тогда скажи, пожалуйста, что я делаю здесь?

— Сюда вы пришли, — терпеливо ответил Хуан Чакон, — выпить анисовый карахильо, [2] Карахильо — кофе с молоком, виски или коньяком. Подается в маленьких стеклянных стаканах. потому что вы пьете его каждый вечер, и посмотреть, не выйдет ли на улицу человек по фамилии Форкат.

— Вы правы, — покорно заметил сеньор Сукре и побрел к стойке. — Все так и есть, ничего не поделаешь.

На той стороне площади на буром фасаде кинотеатра «Ровира» Джесси Джеймс уже целую неделю падал со своего стула в гостиной, сраженный предательским выстрелом в спину, а рядом с ним довольно грубо намалеванная «Мадонна семи лун» выглядывала из-за голых веток окрестных платанов, грозя кому-то ножом; ее блестящие злые глазки внимательно следили, как трамваи поворачивают за угол Торренте-де-лас-Флорес. Но не афиши привлекали в тот вечер внимание столпившихся в дверях бара «Комулада» посетителей, и не нашумевшая авария возле дома номер восемь, и даже не будоражащий воображение взрыв, который мог прогреметь с минуты на минуту, а совершенно иная причина: всем не терпелось увидеть человека, который должен был рано или поздно показаться из подъезда. Поначалу незнакомец вызвал наше любопытство тем, что о нем наперебой говорили взрослые, и — что было странно — раньше мы ничего о нем не слышали; однако вскоре стало известно, что зовут его Нанду Форкат, что он эмигрант, вернувшийся из Франции, где прожил почти десять лет, и что он друг Кима, отца Сусаны. Он приехал всего несколько дней назад, дома его ждали больная старуха-мать и незамужняя сестра. Еще уверяли, что им заинтересовалась полиция; в участке его, конечно же, допросили, но по какой-то неведомой причине, которую никто не мог объяснить, отпустили.

Конечно, тогда нам и в голову не приходило, что такой человек, каким его описывали, не мог существовать в действительности. Равно как и сам Ким, он был вымышленным, воображаемым персонажем, который обретал плоть только в разговорах взрослых, вполголоса споривших о его подвигах и злодействах — каждый судил о нем согласно своим представлениям о жизни. Правда, мы подозревали, что Форкату никогда не стать легендарным героем, подобным Киму, в чьей банде он состоял прежде, а быть может, состоит и до сих пор. У него тут же появилось поровну сторонников и противников: одни считали его интеллигентным, образованным человеком, боровшимся за свои идеалы, благородным анархистом, сыном рыбака, который вырос в Барселонете [3] Барселонета — портовый район Барселоны. и сам оплачивал свою учебу, работая официантом; другие — обычным бандитом, грабившим банки и, скорее всего, предавшим своих бывших товарищей, которые теперь, после его возвращения, не замедлят свести с ним счеты, почему он, собственно, и не хочет выходить из дому. Поразмыслив, мы с братьями Чакон пришли к выводу, что нам по душе вооруженный бандит, верный напарник Кима, с которым они горой стояли друг за друга…

В течение четырех дней Нанду Форкат ни разу не показался в дверях и даже не выглянул в окно. Возле подъезда день и ночь пахло газом, и теперь воображение местных жителей возбуждали сразу две опасности, словно газ и преступник заключили зловещий союз. На пятый день к вечеру капитан Блай купил газету «Национальная солидарность» и сжег ее за киоском, неподалеку от подъезда. Две дамы, проходившие мимо, завизжали и бросились со всех ног, однако никакого взрыва не последовало.

В тот же день после обеда, часа в четыре, когда над городом нависли низкие дождевые тучи, появились люди из газовой компании, двое работяг и бригадир, — они разворотили кирками тротуар, и вскоре перед домом номер восемь образовалась внушительная яма. Их работа вызвала на площади оживление: взгляду любопытных открылась сложная система спутанных ржавых труб, похожих на кишки; потом рабочие поставили забор и соорудили мостик — несколько досок, проложенных от ступенек к тротуару, чтобы жильцы могли выходить на улицу. На том деятельность газовой компании завершилась. Все это походило на вредительство: работяги испортили шесть или семь метров тротуара, но выкопанная ими канава оказалась неглубокой и не более двух метров в длину. Тем временем один из рабочих вошел в бар с бутылкой из-под газированной воды, попросил налить в нее красного вина, заплатил и вернулся к своим приятелям, после чего все трое преспокойно уселись на вывороченные плиты тротуара. Остаток вечера они провели со вкусом — попивая вино и лениво разглядывая пассажиров, ожидавших трамвая на остановке возле киоска. Время от времени бригадир сплевывал на груду черной земли, возвышавшуюся над тротуаром, и, сощурив глаза, пристально вглядывался в глубь рва. Когда стемнело, рабочие соорудили небольшую палатку из брезента, спрятали туда инструменты и ушли.