Василий Белов - Кануны

Калинин говорил не по-московски, окая, запинался и сильно грассировал, вернее, картавил, глаза его бегали немного быстрее, чем произносились слова. Руки машинально и ловко рассовывали бумаги, подсовывали папиросы и чай, успевали закидывать падающие на лоб густые каштановые волосы и поправлять широкий узел темно-синего в мелкий белый горошек галстука. Сталин взглянул в маленькие, искаженные сильной диоптрией глаза Калинина:

— Да, Михаил Иванович, завтра в дорогу. Вот хочу попросить взаймы денег. Как? Дашь или нет?

— Так ведь, кажется, не по адресу, Иосиф Виссарьенович, — схохотнул Калинин. — У нас Брюханов пока нарком-то финансов.

— Ну, Брюханов Брюхановым, а я у тебя прошу.

— Нет, кроме шуток?

— Кроме шуток. И прошу тебя, впредь называй меня по фамилии. Кстати, как там у Брюханова дела с займом?

— Насколько мне известно, не очень-то хорошо.

Они были довольно близки, просьба обращаться по фамилии выглядела для Калинина нелепой и оскорбительной. Но Калинин давно привык к неожиданностям в поведении Сталина. Он быстро справился с растерянностью:

— Да, с займом не очень-то пока хорошо.

— А точнее?

— Точнее сейчас не могу сказать. Так сколько? — Калинин достал из внутреннего кармана пиджака старинный, очень потертый бумажник.

— Ну, рублей сто, если не жаль, — сказал Сталин. — По-моему, Брюханов не на своем месте, надо подработать вопрос о замене. Как ты думаешь?

— Вряд ли, Иосиф Виссарьенович. — Калинин явно игнорировал просьбу Сталина обращаться по фамилии. — Брюханов неплохой работник.

— Михаил Иванович, у тебя сколько зарплата?

— Сколько есть, все мои, — отшутился Калинин. Он отсчитал деньги и подал Сталину. Тот взял, положил в левый карман френча, потом налил в стакан чаю и сделал глоток. Ладонью пригладил правый ус:

— Приеду, отдам с процентами. А взяток не берешь?

— Только борзыми щенками, Иосиф Виссарьенович. — Калинин тревожно взглянул на собеседника и рассмеялся мелким удушливым смешком. Сталин был совершенно непроницаем.

— Вот, вот, — спокойно сказал он. — Кое-кто у нас без ума от борзых щенков. И вообще от домашних животных.

Калинин ждал, все более внутренне напрягаясь, но глаза за стеклами сильных очков по-прежнему смеялись. Сталин поставил стакан и взглянул на него в упор:

— Значит, ты согласен с Бухариным в крестьянском вопросе?

— Смотря с чем. Крестьянский вопрос достаточно обширен.

— Ты не ответил на мой вопрос!

— Я повторяю, смотря с чем.

— Ну, скажем, относительно сроков коллективизации?

Легкая, совсем мимолетная заминка промелькнула во взгляде Калинина. Она сказалась и в несколько суетливом движении руки, переложившей пресс-папье с места на место. И Сталин заметил эту заминку, хотя Калинин ответил довольно твердо:

— Нет, я с Бухариным не согласен.

— Почему же он говорит, что вы, Михаил Иванович, его союзник?

— Я никогда не был лично чьим-то союзником, — возразил Калинин еще более уверенно. — Партия — вот мой союзник.

— Брось! Брось говорить общие слова! Брось лицемерить! — крикнул Сталин с сильным акцентом. Шея его побагровела, щека дернулась несколько раз подряд. Он вскочил и с грохотом отстранил стул: — Скажи прямо! Скажи, что вы сговорились с Рыковым и Бухариным! Скажи прямо, что не веришь в коллективизацию! Скажи…

Сталин придвигался все ближе, и Калинин тоже поднялся, суетливо шарил в карманах и около галстука, пытаясь вставить хотя бы слово в поток брани и крика.

В ту же секунду дверь в кабинет приоткрылась, в притворе показалась лысая голова какого-то мужика:

— Позвольте, пожалуйста, затти, на минутую, долго не задержу, третий раз прихожу, все впустую. Кабы не он, не Николай-то Иванович, вся беда из-за его, прохвоста… на минутую…

Секретарь, по-видимому, не пускал и тащил ходока от двери, но мужичок был упрям и не поддавался.

Сталин стих и подошел к двери. Он отстранил секретаря, впустил мужика в кабинет. Калинин, поправляя галстук, поспешил за председательский стол:

— Прошу садиться, гражданин, как ваша фамилия?

Данило Пачин приехал утром в Москву, привез жалобу на Ольховский волисполком. Приехал не один, а с попом Рыжком, которого комиссия волисполкома тоже признала нетрудовым элементом.

Произошло это третьего дня, сразу после приезда уездного уполномоченного Игнахи Сопронова. В списке Данило был не один. Кроме бывшего Ольховского дворянина Прозорова, а также отца Николая, отца Иринея и шибановского Жучка, избирательных прав лишились еще две семьи из других деревень. Данило соглашался платить повышенный налог, но быть лишенным прав никак не мог, поскольку считал себя не хуже других и вынести такой позор, особенно перед будущим сватом Иваном Никитичем, было ему не по силам. Писать жалобу и ехать в Москву прямо к Калинину надоумил поп Рыжко. Он же принес гербовой, еще старопрежней бумаги и написал заявление на имя председателя ЦИКа. Оба, впрочем, надеялись больше не на бумагу, а на шибановского Петьку Штыря, служившего, по слухам, в канцелярии самого Михаила Ивановича. Петька, по словам попа, был недавно в отпуске и только-только уехал в Москву. Данило решился съездить. Акимко Дымов, поехавший как раз за товаром для кооперации, меньше чем за сутки довез их до станции. С поездом им тоже повезло, они укатили в Москву без пересадки в Вологде.

Сначала Данило был рад попутчику. Но после затужил и покаялся: «Нет, надо было одному!» Поп Рыжко вконец расстраивал, он много раз выпивал, терялся из виду и вторые сутки пел своим бычьим голосом одну и ту же частушку:

Немудрено было и «не туды» уехать с таким пьянчугой! Все-таки утром в субботу они без особых происшествий прибыли в Москву. Обутые в серые катаники, оба в шубах, они боязливо вышли из вагона. Данило дивил народ шубными рукавицами и плетенной в виде сундука драночной корзиной. В корзине он вез полдюжины пирогов-пшеничников и в подарок Штырю замороженную баранью ляжку. У Николая Ивановича поклажи не имелось, а рукавицы он упек еще в начале дороги.

Выйдя на шумную, сверкающую электричеством Каланчевку, Данило перевел дыхание и почтительно снял заячью, сшитую Акиндином Судейкиным шапку:

— Москва-матушка!

— Вроде она, — подтвердил притихший Николай Иванович, — Белокаменная…

Не зная, куда идти и как ехать дальше, они долго перетаптывались на одном месте. Извозчик сразу их заприметил, подъехал ближе:

— Садись, подкачу, куда надобность!

Извозчик был невзрачный, такого увидишь и сразу забудешь, но шапку носил пирожком. Николай Иванович, не долго думая, шмякнулся на сиденье, достал бумажку с адресом Петьки Штыря. Извозчик долго разбирал адрес.