Василий Белов - Час шестый

Заведующий мехбазой Руденко огрызнулся и не дал ни одного колеса:

— Плавки еще не было… — заявил он.

— Что передать Вяземскому?

— Скажи, что плавки еще не было! — Но Руденко смягчился. Ему был хорошо известен характер Вяземского:

— Самовар уже гудит! Значит, и блины будут. Испечем… Только к вечеру… А пока нет.

— Зато у тебя плакатов… вроде бы лишковато… — съязвил Степан Лузин.

— А это уж наше дело!

Руденко исчез, потому что в кузнице почему-то был остановлен паровой молот. Зав. мехбазой побежал в кузницу и сразу забыл про Лузина. Но Степан Иванович не отставал от него — и следом, следом. Когда молот опять зашипел паром, кузнецы опять начали ковать крепежные скобы для бесчисленных сосновых ряжей. Бородатый мужик пробовал подсоблять кузнецам. Он дожидался скоб. Скобы быстро теряли малиновый цвет, но остывали медленно. Мужик клещами кидал их в колоду с водой. Они шипели, как бы подражая паровому котлу, и затихали в колоде.

— А ты не Степан ли Иванович? — спросил мужик Лузина. — Вроде, личность похожая.

— Я-то Степан Иванович, а ты кто?

— А я Данило Пачин, из Ольховицы! Ну, я нонче заживу, узнаю от тебя все про все!..

И Данило бесцеремонно бросился обнимать Лузина. Степан Иванович тоже был рад земляку, но рассказать про Ольховицу ему было нечего. Он был арестован не в Ольховице, а в Вологде.

Колес к новым тачкам Лузин так и не дождался, Даниле Пачину со скобами повезло больше. Еще горячими Данило погрузил их на подводу, сказал Степану Ивановичу адрес узла и номер своего барака, назвал фалангу и уехал. Лузин записал адрес узла и номер барака…

Лошадь у Данилы Пачина была худая, чесоточная, ребра четко обозначались на боках. Данило разговаривал с ней, как с человеком: — Вот, гледи, матушка, чего тут наворочено. Не приведи, Господь… Преисподняя да и только. А сколько тут мужиков погублено. Да и вашего брата, коней, нету счету… Хорошо, что хоронить успеваем. А вашего брата шкураем да варим. Татары едят и хвалят. Иди, иди, матушка, не становись. Полежишь вечером-то… А то мне попадет.

Так ворчал Данило Пачин, дивясь и глядя на человеческую кашу в котловане. Она шевелилась и была очень похожа на развороченный медведем муравейник. И правда, какая-то преисподняя…

У лошади подгибались ноги. Кличку Данило не знал, а может, у нее и вовсе не было имени. В отличие от тысяч таких доходяг, которых шкурали и варили татары, жили на стройке и добротные битюги, за которыми ухаживали ветеринары и конюхи. Перековка таких лошадей не коснулась…

Данило вспомнил Гаврилу и перекрестился… «Царство тебе небесное, Гаврилушко! Хороший ты был кузнец, добро и коней ковал, а свою-то перековку не выстоял. Доконали тебя тифозные воши. Схоронили они тебя, воши-то, еще на Услаге. Лежишь, может, под Секир-горой, может, на отдельном острове, а вот Данило Пачин все еще тепётся. Который год, который месяц? Со счету сбился… Давно уж перекован. Чекисты вон из-под ружья выпустили, ходи, говорят, куды хошь. На канале бы можно терпеть, вошей нет вроде бы. Аж гнидобойню начальники учредили! Бань понастроено на каждом участке. Того больше красных углов и клубов. Много нарублено и бараков Данилой Пачиным, рубил на мох, ставил и рамы, сам, бывало, стеклил, и печи складывал. Воры жгут, а Данило опять рубит. Теперь вон поставили на ряжи…»

Котлован уходил далеко-далеко, земная глубокая рана кишела народом, склоны и дно сплошь в деревянных мостках из тесаных плах и пиленых досок. Мокрые маленькие человечки копошились внизу на трассе. Тысячи тачек, груженных какая грунтом, какая каменьем, ползли вверх по откосу. Люди толкали их по деревянным настилам. Спереди на тяжелых местах тачки подхватывали проворные крючники, разгружали возы на бровке. Порожние тачки быстро катились обратно. Скоро ли взрыв? Деревом устлана мокрая жижа, дерево везде и всюду. Камень, земная плоть, мокрые люди и дерево. Но вот весь этот муравейник поредел и стих. Народ вдруг побежал наверх кто куда. Торопливо бросали ломы, лопаты и тачки. Подводы исчезли. Раздался свисток…

Данило на всякий случай завел под уздцы свою лошаденку за чей-то повенецкий дом, который повыше. Раздался грохот. Крупные камни не долетели, но мелкие застучали по крышам. А хоть он и мелкий, а так может по темечку тюкнуть, что звон пойдет по всему телу и по мозгам.

«Бог спас, — подумал Данило, выезжая на дорогу из-за дома. — А хорош дом-то! Опушён и с подвалом. Воротца у подвала охрой крашены, видать, хозяин справный…»

Данило как стал бесконвойным, так и начал заглядывать к местным. Кому на досуге крылечко выпрямит, кому палисадник. Народ в Повенце такой же почти, как в Ольховице. С родины ни слуху ни духу. Писал письмо еще на Соловках, нет ответа. Писал и отсюда — шабаш! Или в живых никого нет, или письма доходят только до чекистских столов? Вот он, Данило, бесконвойный уже! Обещают льготы, ежели останется в ударниках. А льготы — значит отпустят скорее. Уже вербуют Данилу на Волго-Балтийский канал как льготника. Господь его не оставил. Начальники говорят, лагерь будет где-то около Москвы, под каким-то Дмитровом. Отсюда бы дай Бог выбраться. Не надо ему больше каналов…

Вон идет новый этап. Человек пятьсот, не меньше. Вохры густо, с боков и с обоих концов. Данило посторонился со своим скобяным товаром, лошадь остановил и глядит. Долго глядел. Идут и идут крещеные, привезены кто откуда. Со всей России собраны… Хотел уже дальше ехать, но остановился.

— Данило Семенович, сват! — услышал Данило и спрыгнул с грабарки. Побежал, догнал то место этапа, откуда окликнули.

Снова раздался голос:

— Сват, вроде ведь ты! Жив?

— Жив! Еще живой…

Данило не мог больше ничего сказать, конвоир (видать, свежий, не здешний) выставил ружье с вострым штыком:

— Назад!

Назад так назад… Колонна прошла. «Я тебя, Иван Никитич, все одно найду, ты не иголка в стогу, — подумал Данило. — Найду, кровь из носу! Вот, ей-богу, найду… Ну-ко, как мне подфартило! За один раз Бог послал сразу двух земляков». Он торопливо вернулся к подводе, груженной скобами. Чесоточная лошадь и та как будто повеселела…

Данило Пачин торопил конягу. На ряжах плотники давно ждали крепежные скобы. Начальник товарищ Афанасьев обматерил Данилу Пачина и велел скорее становиться на ряжи, лезть наверх.

Данило еле дождался конца своей уже ночной смены. Хорошо еще, что не турнули на кубатуру к ворам и каэрам! Данило Пачин сумел научиться рубить и ряды наклонных ряжей, был ему и такой урок. Сегодняшней ночью рубили простые ряжи. Данило до утра клал бревно за бревном, венец за венцом, и все думал, когда привезут бидон с чаем. Сейчас он думал, как бы скорее найти свата. Уж Иван-то Никитич, наверно, знает, что творится в Ольховице и в Шибанихе. Жива ли хозяйка? И как там сыновья живут — Пашка с Алешкой? Особенно хотелось Даниле узнать про Василья-матроса… Может, этот выручит. Попросит он Ворошилова, напишет бумагу, и Ворошилов пачинское подворье от всех налогов освободит, и все права семейству воротят…