Джон Брэйн - Жизнь наверху

Я включил свет.

— Пора спать, — сказал я.

Как сейчас вижу его улыбку.

— Мне очень жаль, что произошло крушение, папа, и все сломалось.

— Тебе нисколько не жаль, но это не имеет значения. — Больше он с этой железной дорогой не играл. И то, что я сказал, было верно — это не имело значения. Но между нами что-то было утрачено в тот вечер.

Я разжал зубы и отпустил руку. Боль утихла, но я все еще видел перед собой большой серебряный дизель, разбивающийся на повороте, и улыбку Гарри.

Кенсингтон-Хай-стрит была совершенно безлюдной. С мрачным удивлением я подумал: интересно, куда все подевались. Когда я был моложе, мне всегда казалось, что на улицах вечно толчется уйма народу, а теперь мелькали одни автомобили. Если подойти поближе, видно, что за баранкой всегда кто-нибудь сидит. Но скоро и этого не будет. В один прекрасный день все машины станут ездить сами по себе, без пассажиров, куда им вздумается, а мы будем прятаться в домах, ожидая, чтобы они проехали мимо. Но они будут ехать, ехать и никогда не проедут. Их великое множество — как китайцев.

Такси свернуло влево мимо «Олимпии» — это уже был район цветочных магазинов, зеленных лавчонок, прачечных и химчисток, затем свернуло еще раз — направо, в длинную улицу трехэтажных домов с балконами, и затем снова налево, в улицу старых постоялых дворов, где жила Джин.

— Вы знаете, какой вам нужен дом, сэр? — спросил шофер.

— Я разыщу, — сказал я и расплатился.

Не тут-то было. В нумерации домов не существовало решительно никакой системы. Дома были разбросаны в полном беспорядке, и я обошел целый квартал — вернее, нечто бесконечно длинное и весьма неопределенное, прежде чем нашел № 14-а, засунутый за № 23 в середине небольшой улочки, мощенной булыжником и освещавшейся газовым фонарем эпохи королевы Виктории. Правда, в газовый фонарь была ввинчена электрическая лампочка, но очень слабенькая, чтобы не нарушать иллюзии. Дверь дома была свежевыкрашена в бледно-желтый цвет, и медная дверная ручка начищена до блеска. Здесь уже пахло деньгами, и я это уловил. Я нажал кнопку звонка.

Сказав, что молодой человек, отворивший мне дверь, был слегка навеселе, я бы покривил душой.

— Никого нет дома, — произнес он хрипло, пытаясь отодвинуть в сторону длинные черные космы, нависавшие на глаза.

— Джин Велфри здесь живет?

Молодой человек покачнулся и ухватился за стену, стараясь удержаться на ногах. Присмотревшись к нему внимательнее, я увидел, что он не так молод, как мне показалось сначала: вероятно, ему было далеко за тридцать, ближе к сорока.

Он хмуро поглядел на меня:

— Вы меня помните, приятель? Нет?

Я увидел дубовый сундук и на нем груду пальто. Я прибавил к ним свое. Я мог уже не спрашивать этого господина, здесь ли живет Джин: в рамках на стенах висели театральные афиши.

— В эту дверь? — спросил я его.

— Нет, не сюда, — сказал он, тяжело плюхаясь на дубовый сундук. — Вон та дверь, напротив, — это то, что вам нужно, приятель. Но только никого нет дома. Вот эти предметы, развешанные по стенам, дают вам представление обо всех спектаклях, в которых играли Джеки и Джин. Вон Джин слева, а Джеки справа. Ничего не забыто, видите: «Опера нищих», «Цимбарун», «Она раздевается, чтобы победить»; Ануйль, Кауорд, Новелло — вся компания. Но ни той, ни другой нет дома сегодня. — Он приподнялся и, ухватив меня за лацкан пиджака, пощупал его. — Хорошая материя, — сказал он. — Я уже где-то видел ее — или вас — раньше.

— Не помню, чтобы мы встречались, — сказал я, чувствуя, как моя антипатия к нему нарастает с бешеной силой.

— А я этого не сказал. Но я видел вас в Уорли. Я из Уорли.

— Как интересно, — сказал я. — Не сомневаюсь, что мы будем закадычными друзьями.

Я повернулся к нему спиной. В эту минуту дверь отворилась и вошла Джин. Она обняла меня за шею.

— А я думала, то вы заблудились, — сказала она. — Джефф успел уже прицепиться к вам?

Я пожал плечами.

— Он пьян, как видите. Сидит на мели, и это действует ему на нервы.

— Вы разбили мне сердце, — сказал я, обнял ее и прижался носом к ее шее. — Ого, «Диориссимо», — заметил я.

Она поцеловала меня снова.

— Какой вы догадливый. А что вы скажете о моем платье? Нравится? — Она руками обтянула платье на бедрах, что было в общем совершенно излишне.

— От Харди Эмис, — сказал я. — Но главное — в нем Джин.

— Она сегодня демонстрирует его каждому, — сказал Джефф. — И это не от Харди Эмис. А от мадам Винтерботтом — Уорли, Главная улица. Вот где она его откопала. Уцененный товар. Ни одна приличная женщина не наденет.

Джин поцеловала меня.

— Как чудесно, что вы пришли, — сказала она. — Теперь тоска по родине не гложет меня больше.

— Акт первый, — сказал Джефф. Он, казалось, внезапно протрезвел. — О господи, да ты ведь только в понедельник вечером приехала. — Он снова сделал попытку отпихнуть куда-нибудь в сторону волосы. У него был высокий чистый лоб, находившийся в явном несоответствии со всем лицом, которое было не столько красивым, сколько смазливым, с ямочкой на подбородке и пухлым, но хорошо очерченным ртом. Не будь этого лба и пучков черных волос на скулах, из него получилась бы прехорошенькая девушка. Почему он так злится, подумал я, и почему Джин спускает ему это? Его бы надо поставить на место. Моя рука, обнимавшая Джин за талию, напряглась.

Я снова почувствовал себя молодым. Все было очень просто. Он ревнует. Он хочет того же, чего и я. Он ревнует даже к Уорли. А меня ждет награда. И наградой будет не только Джин, но еще и удовольствие отнять ее у кого-то, кто не полюбился мне с первого взгляда. Целый день я только и делал, что старался доставить удовольствие прожорливому старику с садистическими наклонностями. К этому вынуждала меня забота о хлебе насущном для себя, для жены и для детей. Как только в шесть часов утра я сел в лондонский поезд, так перестал быть просто человеком, а стал служащим фирмы и весь божий день просматривал какие-то записки, и спецификации, и письма, пока у меня не заломило глаза. А теперь я снова стал свободен, снова стал человеком и мог присоединиться к танцующим.

Гостей было человек тридцать. Но они не танцевали, некоторые из них даже не пили. Это отнюдь не было похоже на оргию. Все, как показалось мне, были очень молоды. А может быть, я пришел сюда с опозданием на десять лет, — подумалось мне.

— Я принесу вам выпить, — сказала Джин. — Чего вы хотите, дорогой?

— Я скажу, чего он хочет, и я скажу, кто он такой, — сказал Джефф. — Я сейчас вспомню. Это Лэмптон, и он хочет двойную порцию шотландского виски. Все преуспевающие дельцы из Уорли это пьют.

Он протянул «Уорли» так, что стало похоже на блеянье, и поглядел, какое это производит на меня впечатление. Во мне закипала злоба, я невольно смерил его взглядом. Он был дюйма на два выше меня, но противоестественно худ. Это была не спортивная худоба, а развинченная худоба недоедающего человека; в нем была какая-то хрупкость. Казалось, кости и суставы у него, как у ребенка, еще не успели затвердеть. В нем вообще было что-то инфантильное.