Валентина Гончаренко - Рассказы бабушки Тани о былом

В жизненной суматохе, в мелочной суете и крупных потрясениях пролетели мои месяцы, годы и десятилетия, неумолимый закат очень близок. Сестры мои давно умерли, уже сына похоронила, а меня Господь зачем-то задержал на этом свете. Он дал мне счастье участвовать в неудержимом подъеме нашей страны к высотам могущества и страшное несчастье увидеть, как, подточенная, она развалилась. Благоговейно преклоняясь перед Богом за подаренные мне годы, хочу смиренно спросить, за что Он наказал меня мучительной пыткой слушать каждый вечер, как телеподонки продолжают пластать меня, мой народ, мою страну и ее историю. И никуда не деться от этих мерзавцев. Читать уже не могу. Очки не помогают. Перспективы закрылись старостью.

Наши отцы делали революцию, избавили Родину от руин Гражданской войны, подготовили советских людей к невиданному в истории героическому подвигу в Великой Отечественной. Мое поколение вывело страну в космос, сделав ее второй по мощи державой мира. А вот наши дети не сберегли ее. Однако есть надежда, что лучшие из них в срок успеют оглянуться и, ужаснувшись содеянному, постараются вместе с внуками вернуть историю на круги своя. Адресуясь к ним, я хочу рассказать о себе, о своих современника, о тех тяжелейших испытаниях, выпавших на нашу долю, и как-то объяснить, откуда брались силы, чтобы их выдержать. По-видимому, все определяется тем, что каждый из нас чувствовал себя лично ответственными за будущее Отчизны, верил, что оно будет светлым и прекрасным, поэтому жили мы весело, много смеялись и пели, не ныли и не скулили, мелочи скудного быта нас не угнетали. Мы находили радость в высшем ярусе наслаждений.

Сейчас быт заполонил все горизонты, а для нас он был делом последней важности. Это не значит, что нам было чуждо стремление к уюту и модной одежде. Оно было, но не на первом плане. На первый план вышло сознание, что нам принадлежит вся страна и мы должны, как рачительные хозяева, так своим трудом обустроить ее, чтобы всем жилось вольготно и счастливо. Нам дорого все, что создано нашими руками, поэтому отобьем охоту любому, кто посягнет на наше достояние. А оно огромно. Это великий народ, это необозримые просторы Родины, это счастье свободно творить ради еще более прекрасного будущего. В этом корни массового героизма советских людей, поднявшихся на борьбу с фашистской нечистью… Они верили, что ведут "бой, святой и правый, смертный бой, не ради славы, ради жизни на земле". Воевали все. И те, кто был на фронте, и те, кто стоял у станков или сеял хлеб. И мой труд вливался "в труд моей республики". У наших детей умышленно отняли эти высокие идеалы, заменили их радостью в погоне за животными инстинктами, ограбили и опошлили их души. Гляжу я на своих ставших дедами потомков и горько жалею их судьбу. Моя жизнь, несмотря на напряжение, была намного богаче, красивее и радостней их болотного существования.

Я родилась на юге Киргизии в семье сибирского казака, еще в царское время сосланного из Хабаровска в Среднюю Азию за организацию забастовок да так и осевшего там на всю жизнь в небольшом узбекском кишлаке. По-узбекски он говорил свободно, полюбил местную кухню, и сколько я себя помню, на нашем столе преобладали плов, лагман, шавля, манты, а по торжественным случаям — шашлык. Конечно, и борщ ели, котлеты с картофельным пюре, жаркое с картошкой, разные вареники: с творогом, с вишнями, с капустой или той же картошкой. Не очень часто варили домашнюю лапшу с курицей, еще реже — молочную кашу из пшена. Предпочитали ей молочную лапшу и молочную рисовую кашу. Отец привык к зеленому чаю, каждый день час — полтора проводил в чайхане, по-восточному усевшись на помосте и ведя неторопливую беседу с друзьями узбеками. Подражая им, бросил курить папиросы, стал закладывать за губу насвай и выплевывать его на землю, поэтому позволял себе это наслаждение, только находясь на улице или в кузнице.

Мы с мамой вместо чая пили компот или молоко. А в жару все утоляли жажду айраном. Это снятое кислое молоко, разбавленное ледяной водой из глубокого колодца. Отец был настоящим главой семьи и авторитетнейшим человеком в кишлаке. Все уважительно называли его " Усто", что означало "Мастер". Золотые руки у него были, все умел делать: соорудить телегу, сани, подковать коня, починить замок, швейную машинку, часы, примус или ружье, отремонтировать молотилку, веялку, косилку или плуг, запаять прохудившееся ведро или тазик, сшить брюки или стачать сапоги. Незаменимый человек для села. Один на всю округу. Сам ковал подковы, ураки (серпы) и мотыги. Под одной крышей с домом он устроил кузницу и слесарную мастерскую, и там постоянно толпился народ: местные узбеки и армяне, хохлы из соседнего поселка и киргизы с гор. За свою работу он брал деньгами и натурой. Киргизы, например, рассчитывались с ним баранами, кумысом и выделанными шкурками сурков и лисиц. У армян, узбеков и хохлов водились деньжата, они расплачивались, кто как пожелает.

В Среднюю Азию отец попал, как я уже сказала, не по своей воле. Мне ничего не известно о его родителях, никогда их не видела, отец мало о них рассказывал. Помню только, что он с благодарностью вспоминал, как отец силком заставил его окончить гимназию. Подозреваю, что мой дед обладал недюжинным умом, раз понимал значение образования. Он владел слесарной мастерской и кузницей, где мой отец с детства работал наравне со взрослыми, поэтому, попав в ссылку молодым, поразил всех своим мастерством. Мальчишкой он не хотел учиться. В тринадцать лет убежал из дома в Хабаровске во Владивосток, юнгой сплавал в Австралию, через год чуть живой вернулся домой и подчинился воле родителя, сел за парту. Революцию 1905 года он пережил подростком. Еще учась в гимназии, бегал на демонстрации, расклеивал листовки, пропадал на тайных сходках, но гимназию все же закончил.

Революционная стихия захватила его целиком. Несколько раз побывал за решеткой, дело завершилось высылкой к узбекам и киргизам. Но он не угомонился: утверждал Советскую власть в кишлаках и аулах, правда, без оружия в руках, с отрядами красногвардейцев в походы против басмачей не ходил, комиссарил в чайхане. Там был всякий народ, и басмачи тоже, но его не трогали, ценили за мастерство и преданность местным людям и обычаям.

И мама моя очутилась в этих краях тоже не по своей воле. Она родилась на Украине, в небольшом поселке близ города Фастова. Отец моей бабушки, то есть мой прадед, веселый и общительный пан Лещинский, служил в конторе фастовской железнодорожной станции каким-то чиновником. Общался по работе главным образом с русскими, поэтому дома у себя завел русские обычаи и убедил жену и дочь — панночку разговаривать даже между собой только по-русски.