Борис Хазанов - Вчерашняя вечность. Фрагменты XX столетия

«Я не могу любить, — помолчав, сказал писатель. — Это свойство во мне убито».

«Что ты говоришь! Человек не может существовать без любви».

«Очень даже может».

«Я бы хотела знать, что ты пишешь: рассказы, романы?»

«В этом роде».

«В моё время считалось, что романов без любви не бывает. Слово роман, собственно, и означало любовную связь. Как можно писать роман и не иметь представления о том, что такое любовь! — Писатель молчал. — Что же вас связывает?»

«Что связывает… — Он усмехнулся. — Вероятно, постель».

«Немаловажный фактор», — заметил, выпуская дым, доктор Каценеленбоген.

«Доктор, не пытайтесь изображать из себя циника. Вам это совершенно не к лицу!»

«А также благодарность, — продолжал писатель. — Она приняла во мне большое участие. Не оттолкнула меня. Вам, может быть, неизвестно, что значит вернуться оттуда… Люди шарахались от меня, как от привидения. А она… И кроме того… вы спрашиваете, что нас связывает…»

«О! — и Анна Яковлевна всплеснула руками, сокрушённо закивала, — я так и знала! Подтверждаются мои самые худшие предположения. Вы слышите, доктор, они вместе курят опиум!»

«Нет, — сказал писатель, — не опиум. Теперь опиум не курят».

«А что же курят?»

«Ничего. Теперь колются».

«Колются, чем? Ах, впрочем, всё равно… Доктор! Вы медик, и вы молчите?»

Доктор Каценеленбоген отложил в сторону сигару.

«Я бы хотел взглянуть, — проговорил он. — Ну-ка, засучи рукав, живо. М-да. Совершенно верно. Именно так. Часто?»

«Нет, не часто», — сказал писатель.

«Что касается Валентины, от неё всего можно ждать, — со вздохом сказала Анна Яковлевна. — До чего мы дожили. Так что же это за работа, которая даёт тебе возможность проживать в этой избе?»

«Возможность проживать мне предоставляет милиция», — ответил писатель.

«Позволю себе заметить, — вставил доктор, — что нам с трудом удалось тебя разыскать».

«Я посудомой. Мою посуду».

Он попытался объяснить, что в столице развёрнуто большое строительство. Помнит ли Анна Яковлевна, где находилась Калужская застава? Так вот, ещё дальше. Там огромная гостиница. Горы посуды с остатками яств.

«Представляю себе, что это за яства. Значит, это она тебя устроила? Вероятно, она там занимает высокую должность».

«Горничная».

«Как! — удивилась Анна Яковлевна. — Я не понимаю. Ты говоришь, вы принадлежите к разным социальным слоям. Если она всего-навсего горничная, обыкновенная femme de chambre… разве расстояние между вами так уж велико?»

«Простите, Анна Яковлевна, — сказал писатель. — Je craindrais d’offenser vos oreilles [40] Боюсь, что это не для ваших ушей (фр.) . ».

«Но я хочу всё знать о тебе. Валентина меня не интересует. Если я спрашиваю, то лишь потому, что ты связан с ней…»

«Мы всё хотим знать», — сказал доктор Каценеленбоген.

«В обязанности горничной входит обслуживание гостей».

«Угу. Обслуживание? — задумчиво переспросила Анна Яковлевна и опустила глаза на уснувшую обезьянку, которая была удивительно похожа на Анну Яковлевну. — Должна сказать, что в моё время в борделях подвизались более привлекательные девушки… Да, но… ты сказал, что работал».

«Я так сказал?»

Анна Яковлевна переглянулась с доктором.

«А сейчас?»

«Сейчас не работаю».

«Понимаю. Ты узнал, кто она такая, и уволился».

«Не совсем так. Дело в том, что её покровитель… одним словом, там произошла неприятная история, меня стали тягать, и я подумал, что мне лучше уйти».

Анна Яковлевна тяжко вздыхает. Я устала, говорит она. Анна Яковлевна оглядела писателя. Ни тени осуждения в её взоре, лишь горечь и сострадание.

«Как же ты опустился, бедный мой мальчик…» — пробормотала она.

Писатель лежал на топчане, эх, думал он, какая глупость. Надо было расспросить её как следует. Уточнить подробности, которые так нужны. Откуда взялась эта картина — голая девушка в бокале. Что стало с соседями, куда они делись. Что произошло с самой Анной Яковлевной. Тысяча вопросов.

Дым её папироски всё ещё стелился в воздухе. Витал аромат докторской сигары. Всё забывается. Он дал ей просто так исчезнуть.

Однако… не для того ли она явилась, чтобы напомнить?

Он встал, засунул руки в карманы холстинных штанов, взад-вперёд он расхаживает по своей masure, [41] халупе (фр.) . уставясь в щербатый пол. Встряхнуть жестяную лампу, есть ли ещё керосин. Писатель сидит за столом, отупело перелистывает бумаги.

Назад (путаница, вызванная более серьёзными причинами, нежели забывчивость)

31 декабря 1956

У всех пациентов независимо от вида употребляемого снадобья наблюдались аффективные нарушения. В течение длительного времени у них преобладал неустойчивый, часто сниженный фон настроения. У большинства отмечались повышенная возбудимость, истероподобные формы реагирования, эмоциональная лабильность. Периодически возникало чувство враждебности и агрессивности к окружающим.

«Ну и что?» — спросила она.

У 61 % больных в разные периоды возникал страх перед будущим из-за отсутствия уверенности в том, что они смогут удержаться перед соблазном очередного употребления препарата, страх покончить с собой — вскрыть вены, повеситься, выпрыгнуть из окна.

«Тут первый этаж, тут не выпрыгнешь».

«Есть другие способы».

«Ты что, струсил? Небось там уже пробовал».

«Там? — Он усмехнулся. — Ты не представляешь себе, что — там».

Она напевает:

Новый год, порядки новые… Колючей проволокой лагерь оцеплён .

«Ого. Это ты откуда набралась?»

«Ниоткуда».

«У тебя есть эта пластинка?»

Она напевает знаменитое танго: «Брызги шампанского».

«Была. Кругом глядят на нас глаза суровые . Ля-ля, ля-ля, тара-тата, тара-тата. Не пробовал, так попробуй. Надо же когда-нибудь».

«Ты так думаешь?»

«Я так думаю. Я что тебе скажу — вся жизнь становится другой. Потом поймёшь, без этого жизнь не в жизнь. А насчёт здоровья — это всё больше разговоры. Мало ли что там написано. Они тебе наговорят».

«Кто это, они?»

«Вот я: что я, больная, что ли. Я себе сейчас сделаю, ты посмотришь. А потом тебе. Дурачок, я же тебя люблю, если бы не любила, никогда бы не узнал. Разве по мне что-нибудь видно? Здоровью не вредит, это только так запугивают».

«Всё ясно», — сказал писатель.

«Да хотя бы и вредило — что нам терять? Всё равно до старости не доживём. Эх, милый. Да если б не штоф…»

«Штоф».

«Ну да. Он там живёт, он живой, а ты не знал? Спит в ампуле, всё равно как ребёнок в материной утробе. Ты его впусти в кровь, он проснётся. Если бы не он, я бы давно уже лапти откинула, ручкой махнула бы всем вам».

«Кому — вам?»

«Мужикам. Давно бы себя порешила».

«Откуда это у тебя?»

«Оттуда. Нечего спрашивать. Откуда у всех. Чего это я разболталась. Давай… Главное соблюдать стерильность. А то занесёшь какую-нибудь заразу. Чужим шприцом ни в коем случае, и свой никому не давать. Можно просто в бедро, поглубже. Но самое лучшее вот так. Сначала прокипятить. Потом жгут. Баян обязательно сполоснуть, дистиллированной водой, я специально в аптеке покупаю».