Глен Хиршберг - Дети Снеговика

– Выходит, ты не знаешь, – говорит Джон сочувственно, хотя ему явно невдомек, почему я так реагирую. – Не справился с управлением и въехал в Сидровое озеро. То ли потерял сознание от удара, то ли что, и утонул на глубине в полтора метра.

– Когда?

– В девяносто втором, что ли? Нет, вру – в девяносто первом. Совсем недавно. Их и до этого никто не видел.

– То есть?

– Да знаешь, после всех тех событий… они стали какие-то странные, Мэтти.

– Они всегда были странные.

– Это совсем другое. Тереза ненадолго уезжала. Давно. Я слышал, они в конце концов перебрались то ли в Кливленд, то ли еще куда. По-моему, у доктора здесь была семья. Раз в две недели он приезжал посмотреть, как идут дела в иммунологической клинике, которую он открыл в центре города. Родственники не хотели никаких похоронных церемоний, но мэрия устроила день памяти на площади Фила Харта. Мы все пришли. Это было сущее безумие – похлеще Четвертого июля. [37]Как же – такая важная персона! Он ведь занимался благотворительностью, так что по всему городу расклеили плакаты с его портретом в лабораторном халате. Я от всего этого как-то ошалел.

– Там не было… – У меня начались проблемы с речью. – А ты не видел там еще кого-нибудь из их семьи?

– Барбара, кажется, к тому времени уже уехала. А может, просто не явилась на день памяти. Во всяком случае, я ее не видел.

– А Тереза? – спрашиваю я торопливо.

Джон смотрит на меня в упор и снова отрицательно качает головой, затем, опираясь на трость, встает из-за стола. Подозреваю, он вспомнил, почему мне так важно было получить ответ на этот вопрос.

– Я не знаю, Мэтти. И никто не знает.

В Детройте Хэллоуин – это антикульминация, иначе говоря, затишье. Реальная опасность приходит в Ночь дьявола накануне, когда вся городская детвора высыпает на улицу и начинает крушить все подряд, заручившись древним мандатом на вандализм.

Первый настоящий снег в 1976 году выпал к вечеру под Ночь дьявола. Из окна гостиной нам с Брентом было видно, как ветер переплетает косые белые пряди, развешивая в надвигающихся сумерках призрачные сети. Время от времени в поле зрения попадали скученные силуэты подростков, продирающихся сквозь паутину снега.

Поджог еще не стал излюбленным развлечением Ночи дьявола, по крайней мере в пригородах Детройта, но разбой с каждым годом принимал все более угрожающий характер, так что взрослые реагировали соответственно. Мистер Фокс превратил свою дренажную канаву в «лисью нору» [38]и, вооружившись пневматическим ружьем, сидел там, пока не перевалило хорошо за полночь. Отец Кевина Дента устроил на деревьях «мины-ловушки», подпилив нижние ветви почти на всю толщину, чтобы при малейшей нагрузке – скажем, от рулона туалетной бумаги – они с треском обламывались и накрывали стоящих под ними злоумышленников.

Между тем с местных рынков целыми упаковками испарялись яйца. Из ванных комнат улетучивались куски мыла и баллончики с кремом для бритья, а из школьных шкафов – камни размером с кулак. На первых полосах «Вестей» и «Свободной прессы» публиковались передовицы, шельмующие праздник и оплакивающие снижение гражданской ответственности у городской молодежи. К вечеру все те, кто не пошел безобразничать, затаились по домам, и, казалось, весь город лег на дно.

Наша семья проводила Ночь дьявола в полной боевой готовности. Отец обычно эшелонировал маму к окну спальни, выходящему во двор, а нас с Брентом – к большому окну в гостиной. При первых признаках движения нам предписывалось просигналить фонариком на пост отца за парадной дверью, а в мамином случае – просто закричать; тогда отец выскакивал в ночную темень, улюлюкая и подвывая, как демон Скуби-Ду. [39]В дом он возвращался, покатываясь со смеху. Ночь дьявола, казалось, приводила в действие редкостный родительский талант моего отца – способность оживлять мертвое время.

Потом он отводил нас в гараж и там помогал мне доделывать костюмы, в которых мы с Брентом должны были на следующий день идти в школу. Теперь уже я мастерил костюмы сам, а отец большей частью сидел на стиральной машине и вносил предложения. Мама напекла шоколадного печенья и принесла нам на пробу, потом встала в дверях и стала смотреть, как я накладываю последние штрихи. В тот год, после того как мистер Фокс покинул свое укрытие в дренажной канаве и улегся спать, его дом закидали бомбочками с краской, а все машины в квартале задрапировали гирляндами из замерзшего конского навоза.

На следующее утро миссис Джапп устроила в спортзале конкурс костюмов для Хэллоуина. Лавры победителя достались моему брату Бренту, что меня очень порадовало. С его костюмом я провозился дольше, чем со своим, потому что он мне больше нравился. Я пришел в костюме Марка-Птицы. Таких «птиц» оказалось половина мальчишек и довольно много девчонок, правда, моя прическа выглядела более реалистично: идеально уложенная масса аппетитно переплетенных спагетти, украшенная золотистыми блестками, придающими ей такой же мерцающий эффект, как у волос Марка Фидрича во время вечерних игр. Но большая часть спагетти ушла на костюм брата. Я наклеил их на гигантское блюдо из папье-маше, которое укрепил у него на шее, потом набрызгал на них немного красной краски, натянул ему на голову красную купальную шапочку, выдавил на лицо несколько полосок кетчупа – и voilá: [40] ходячая фрикаделька с гарниром готова!

Первое место Брент, я думаю, занял главным образом благодаря тому, что его костюм рассмешил миссис Джапп. На многие костюмы она в тот раз смотрела без улыбки. В моем классе, в частности, наблюдалось заметное увеличение количества шокирующих нарядов. Сегодня, конечно, никто бы и глазом не моргнул при виде подобной экипировки, но тогда самым жутким нам показался костюм пятиклассника Триппа Гардинера, который всегда ходил колядовать с выдолбленной тыквой на голове. И с каждым годом рожица, вырезанная на тыкве, принимала все более зверский вид.

В тот раз Трипп заявился в спортзал с воткнутым в тыкву тесаком. Миссис Ван-Эллис выдернула его, как только увидела. Но это еще что – были затеи и покруче, хотя и не такие рисковые. Джон Гоблин – что совсем не вязалось с его характером – вырядился старой каргой со сморщенными резиновыми губами, перемазанными розовой слизью. А один индеец чиппиуа из третьего класса, которого звали Джеймс Море и которого я почти не знал, пришел в костюме росомахи: он с головы до ног закутался в мех со следами когтей и укусов, а изо рта торчали зубы, больше похожие на затупившиеся лезвия ножей. Миссис Джапп аж содрогнулась, когда его увидела, потом протянула руку потрогать мех, но, покачав головой, отошла.

В тот день она успевала повсюду, командуя нами, управляя, опекая нас в своей миссис-джапповской манере. Казалось, она даже знала, что произойдет, словно чувствовала, как оно надвигается с севера. После конкурса костюмов настал черед обычных предупреждений. Мы и так регулярно получали их на школьных собраниях, но миссис Джапп снова прошлась по всему списку. И снова из полицейского управления Трои прислали громилу офицера Драма, потому что кто-то решил, что его чистой массы в сочетании с жидкими космами, лежащими между крупных лопа– ток, будет достаточно, чтобы вызвать у хулиганья желание с ним идентифицироваться. Как всегда, он предупредил нас о необходимости тщательно проверять упаковки с конфетами.