Глен Хиршберг - Дети Снеговика

– Убийца! – прошипел он мне по пути в свою комнату.

Потом в дверях появился сержант Росс. Вид у него был точно такой же, как у моих родителей несколько часов назад. Кожа утратила мягкость, стала жесткой, как резина на шинах. Я закрыл глаза, и перед ними в быстрой последовательности пронеслись снежные могилы, висящие женщины и Тереза Дорети. Когда я открыл их снова, передо мной стоял сержант Росс.

– Почему люди идут на такую работу, как ваша? – спросил я его.

С минуту он смотрел на меня молча – почти ласково, подумал я, хотя даже представить себе не мог почему, – потом слегка коснулся моего плеча своей огромной ручищей и сказал:

– Крепись, Мэтти. Грядут дурные вести.

Брент уже снова был на ногах, и сержант жестом пригласил всех сесть на диван. Отец в мятой одежде и с прикрытыми глазами был похож на зомби. Мать позади него чуть не плясала от возбуждения. Она обняла Брента за плечо и притянула к себе. Когда мы все разместились, сержант Росс потер свои воспаленные глаза и сказал:

– Джеймс Море.

Прореагировала только моя мать: при каждом вздохе у нее вырывался натужный звук, как будто она вдруг стала астматиком.

Я не понял, кто такой Джеймс Море, пока сержант не показал нам его фото. И даже тогда Брент узнал его первым и сразу заплакал. Его дрожь передалась мне, пройдя по всей спине.

Джеймс был индейцем чиппиуа из третьего класса, который в прошлом году пришел на школьный Хэллоуин в костюме росомахи.

– Боюсь, он пропал, – добавил сержант Росс.

– Пропал… – повторил мой отец как во сне.

– Вчера он в обычное время пошел на свою автобусную остановку в районе Кленовой аллеи чуть к северу отсюда, – продолжал сержант. – Но так до нее и не дошел. Двое других детей утверждают, что видели, как он забирался в какой-то старый почтовый фургон. Может, это Снеговик с новой машиной, а может, какой-нибудь подражатель. В любом случае это кошмар.

– Вы им верите? – прошептал я. Сержант пожал плечами.

– Гораздо больше, чем тебе, – ответил он. – В этой истории много пробелов, но она более понятна.

Я занервничал. Сержант Росс говорил что-то еще, но я не слышал его и даже не видел комнаты. Перед моими глазами толпились призраки. Я ерзал туда-сюда по спинке дивана, потом пугливо развернулся и схватил отца за висевшую как плеть руку. Я видел дергающиеся ноги миссис Кори, видел Терезу, с отрешенным видом сидящую за «Столом одиночества», Барбару, визжащую возле трупа отца, видел дом Фоксов, похожий на корабль-призрак, уплывающий за горизонт, увозя с собой Спенсера, и мне казалось, что я заперт в крошечном иглу внутри снежного шара: вокруг меня вьются белые снежинки, а по ту сторону границ видимого мира мечутся гигантские бесформенные тени.

Даже в этом своем жутком состоянии я сообразил, что последнее похищение хотя бы частично выбивается из общей схемы. Джеймс Море был слишком маленьким. Всем жертвам было по одиннадцать-двенадцать лет. Джеймсу – девять. А между девятью и одиннадцатью годами огромная разница. И тут я подумал: если Джеймс Море у Снеговика, то где же тогда Тереза? Эта мысль так меня расстроила, что я сполз с дивана и стал раскачиваться из стороны в сторону.

Сержант Росс некоторое время наблюдал за мной, а потом сказал:

– Просто я думал, будет лучше, если ты узнаешь об этом от меня. Все это будет в утренних новостях. – Он выглянул в окно. Такое же смирение я видел на лице Фила Фокса, а потом и у Барбары.

Сержант посмотрел на часы.

– Блядь, – сказал он очень тихо, – уже около пяти. Идите спать. Все равно вы ничего не сможете сделать. Да и я тоже. – Он поднялся и без лишних слов покинул наш дом.

Немного погодя я понял, что отец уходить не собирается. Мать гладила Брента по волосам; он сидел на удивление тихо и только чуть слышно плакал, уткнувшись лицом в ее колени. Я не заслуживаю того, чтобы находиться рядом с ними, подумал я, и поднялся с дивана в надежде, что кто-нибудь из них меня остановит. Мне захотелось пробежать напрямик по двору, по ледяной глади Сидрового озера и растаять в мичиганском тумане. Вместо этого я потащился в свою комнату, заперся на засов и начал нервно ходить из угла в угол. В какой-то момент я залез под одеяло и уставился на окно, словно вглядываясь в хрустальный шар. «Где же ты?» – шептал я снова и снова, пока не заснул. Мне приснилось, что она танцует на ветке дерева в костюме росомахи и бросает вниз ириски. В тени соседней сосны – моей сосны! – стоит Снеговик, черно-белый, как на газетном рисунке. Когда он заговорил, голос у него был старческий, как у миссис Джапп, и почти добрый.

«Смотри, тебе будет больно!» – сказал он.

Когда я открыл глаза, в окно струился солнечный свет, а у моей постели маячило лицо отца.

– Ты бредил во сне, – донесся до меня его голос. В руках он держал неочищенный апельсин и ломтик американского сыра, и я вспомнил фотографию Терезиной матери на санках в заднем дворике Дорети. – Сядь, сынок. Поешь немного. – Он сунул еду мне в руки. – Мэтти, я хочу поговорить с тобой о миссис Кори.

Ее окоченелые ноги заскрипели у меня в ушах, а изодранное лицо замаячило в ветвях березы за окном.

– Просто я… это не твоя вина, Мэтти. Я не хочу, чтобы ты обвинял себя в том, что с ней случилось.

– Она приходила ко мне, – сказал я. – А потом повесилась на нашем дереве.

– Мэтти, она потеряла своих детей. Обоих. Понимаешь? Хотя, конечно, не понимаешь, да и как тебе понять, но ты просто поверь мне, хорошо? Пожалуйста. Она тебя, наверное, даже не видела.

– Пап, – сказал я голосом четырехлетнего ребенка, – а что с Терезой?

– В каком смысле?

– Ну… ее мать умерла. А она была сумасшедшая. По-настоящему сумасшедшая. Она тоже… могла бы? В смысле, покончить с собой?

– Господь с тобой, Мэтти, даже не говори так. И даже не думай. Иди-ка сюда. – Он притянул меня к себе и обнял, но это не помогло. Наоборот, мне стало еще стыднее. – Миссис Маклин заходила в школу. Она принесла тебе домашнее задание. Думаю, тебе надо его сделать.

Мы еще немного посидели молча, потом он выпустил меня из своих объятий и испарился из комнаты.

Я положил апельсин и сыр на подоконник. Лучше всего мне сейчас еще чуть-чуть поспать, подумал я, – без бреда и без снов. Но на этот раз я, закрыв глаза, почувствовал, что на мне сидит Спенсер, сдавив коленями грудь, и вовсю колошматит меня кулаками по ребрам. Он был моим лучшим другом – первым в жизни, братом, которому на самом деле было приятно находиться в моей компании. Я представлял себе, как он слоняется по дому, как горбится на своем неудобном диване, как забивает шайбу за шайбой, играя сам с собой в настольный хоккей. И вдруг меня осенило, что Спенсер был моим другом с того самого утра, когда мы совершили наш первый «сприцепинг», и, возможно, я никогда больше его не увижу.