Дмитрий Савицкий - Passe Decompose, Futur Simple

Кофе пили на втором этаже в пропахшей старой кожей и заоконной жимолостью библиотеке.

— Как ваши собственные дела, голубчик? — спросила Татьяна, закрывая ставни и задергивая звякнувшую кольцами тяжелую портьеру. Волна зноя с бесшумной яростью разбилась, ударившись в закрытые створки, золотые подтеки брызнули в щели. Лениво пропилила по воздуху пчела и рухнула в тарелку с черешней.

— Ваша мотоциклистка, ваше лекарство от Сандры, все еще действует? No side effects? Она всё ещё вам кажется сфинксом, или же время Великих Иллюзий прошло? Vous avez des nouvelles du Sandra?

— Коллоквиум по дойным коровам, Лозанна… Иллюзий, наверное, особых и не было… Типичный советский, совковый, как они теперь выражаются, мазохизм. Чем хуже, тем лучше. Если же, не дай Бог, жизнь вдруг становится приятной, веселой легкой — тут же включается пожарная сирена… Честное слово, уверяю вас, я иногда просыпаюсь и чувствую: что-то не в порядке! Откуда это чувство опасности? Угрозы? А потом догадываюсь: это потому, что я себя чувствую удивительно хорошо…

— Не пора ли вам, голубчик, жениться?

— На Жюли? Моторизированные блондинки для бессрочного совместного тюремного заточения не годятся. С ними особых высот не достигнуть. То, от чего ты так старательно стараешься избавиться, твое прошлое, для них магнит. Именно это их к тебе и привлекает. Непонятное в тебе. Для них это экзотика. Хлебом их не корми, дай возможность что-нибудь сильно не понимать… В то время как ты самым идиотским образом мечтаешь быть как все остальные… С Сандрой я, честно говоря, всегда был не в своей тарелке. Или — allegro passionato или же — дырка от бублика. Вообще, как только я чувствую себя уверенно, vraiment bien, что, как вы знаете, бывает редко Татьяна улыбнулась — наступает паника.

— Не вы первый. Я в вашем поколении давно это заметила: вам легче жить вверх ногами. Что-то похожее было после войны в Англии. Бывшие фронтовики превращались в невротиков только потому, что опасность и страх исчезли. Внешнее давление исчезло. Наступила кессонная болезнь. Поэтому многие и начали жить, как говориться at the bottle's bottom…

Татьяна выскользнула в соседнюю комнату. Кот, дремавший в кресле, прямо из сна выскочил за ней. Борис допил кофе, откинулся на подушки дивана. Хотелось заснуть и проснуться в далекой приморской деревне, в маленькой бухте, где зеленая вода, отвесные скалы и выжженная степь… Цикады и полынь. Тарантулы и огромное небо, полощущее горло далеким громом… Ностальгия — это оптическая ошибка; не география нас притягивает, не цветущие каперсы, не шалфей и асфаделеи в горах, а наша юность, гулявшая там, засунув руки в карманы…

Вошел, подняв хвост, кот, за ним — Татьяна.

— Семь тысяч?

Сквозь рёв далекого прибоя её голос пробился с трудом. Там были такие веселые солнечные штормы, горы вздыбленной желто-зеленой воды, сквозь которую мутно, но настойчиво светило солнце… Борис встал, чувствуя на лице соленые брызги, и взял протянутые деньги.

— Если вам, молодые люди, нечем будет развлечься… Когда он прилетает?…

— По идее — завтра к вечеру…

— Знаете что… позвоните мне. И приходите ужинать в субботу.

Он поцеловал мягкие, от крема влажные щеки, и, сбежав по лестнице, мелькнув в огромном, во всю стену, зеркале холла, пересек, вспугнув стайку воробьев, сад и вышел на улицу. Было пятнадцать минут третьего. "Америкен Экспресс" закрывался в шесть.

— В шесть или в пять?

На выходе из метро Ваван худая босоногая цыганка кормила грудью комок цветных тряпок. Цвета асфальта была её протянутая рука. Борис пошарил в кармане брюк и прошел мимо. В дверях Селекта его обогнала пчела. Гарсон в прилипшей к узкой спине рубашке, сидя на корточках, сметал щеткой в совок осколки. У стойки было полутемно, жужжали вентиляторы, пахло подгоревшим хлебом.

— Э! — раздалось сзади, — а я тебя повсюду ищу!

Борис нехотя повернулся — так и есть! — сукин сын Зорин! Корреспондент Серпа и Молота во Французской столице! Когда-то сосед по лестничной. Комсомольский вожак! В те времена спортсмен-красавец, специалист по целкам и прыжкам в высоту. Кристально чистый стукач со стажем. Верный товарищ отвернешься, обязательно плюнет в чашку!

— Слушай! У меня к тебе срочное дело! Мы можем где-нибудь переговорить..? Вчера я здесь целый день ошивался. Мне сказали, что ты либо в "Селекте", либо в "Клозери". C'est con que tu es sur la liste rouge!

— C'est mieux que sur la liste noire…

Борис отхлебнул из поставленного перед ним стакана с пивом. Послать его прямым текстом? Товарищ Зорин, пойдите на хуй!

— Donnez moi la meme chose! — бросил бывший земляк гарсону.

— Борис, слушай! Из первых рук. Новости — слово — десять тысяч баксов! Что ты на меня так смотришь? Клянусь тебе! Не веришь? Scoop!

— Мне надо в редакцию, — нахмурился Борис. — Я и так уже на час опоздал. Он быстро допил остатки пива и, с трудом сдерживая раздражение, повернулся уходить.

— Кончай, мужик! Я серьезно говорю. Услуга за услугу. Мне не бабки нужны…

— Votre monnaie, — раздалось сзади.

— А что ж тебе нужно, комрад? — Борис получил сдачу и запихивал деньги в карман.

— Так, один контакт. Я тебе объясню.

— Прилипнет, — с ужасом подумал Борис. — Увяжется следом.

— Не знаю… Завтра? Приходи завтра… Я где-нибудь здесь буду. Здесь или напротив.

И, не заметив протянутую руку, он, щурясь и ища солнечные очки, выскочил на улицу под бесшумный солнечный ливень.

Цыганка всё еще стояла у ограды метро. Он сунул ей пять франков и повернул налево, на Бреа.

В эти августовские, затопленные жидким золотом, дни Люксембургский сад, Люко, с его ажурной крышей плотно сомкнутых крон был царством почти подводным. Черные стволы вековых каштанов, обросшие мхом, увитые плющом, уходили в дрожащую раскаленную синеву. Темного нефрита листва пропускала редкие, растопыренные и, во тьме этой жарко горящие, лучи. Но там, где поворот аллеи или клумба поблекших ирисов разрывали цепь деревьев, в образовашуюся дыру с органным ревом фотонной ракеты хлестал солнечный поток.

Внутри этого густого мрака, плутая меж колонн пыльного солнца, бродили семидесятилетние девушки, распаренные провинциалы, охотники на нимфеток, безработные шпионы, вполне опереточные полицейские, американские туристы с обязательными теплыми бутылками дорогого вина и, вернувшиеся, как мечтал Жан-Жак, в природное состояние, безработные с солидным стажем…

Иногда по аллее бесшумно проскакивал отряд обвешанных фотокамерами японцев, или пробегала взмокшая парочка джоггеров: не по сезону белокожий и щуплый он (козлиная профессорская бородка, угрюмый взгляд, фиолетовая от пота майка) и мягкая полнолицая она — огромные, тяжело взлетающие и опускающиеся в такт груди, яркозеленое, до неприличия врезающееся в бугристую плоть велосипедное трико, мелкие потемневшие, к шее прилипшие, кудри…