Александр Ласкин - Дом горит, часы идут

Волнение усиливалось с каждой минутой. Через некоторое время лист пылал и освещал ему путь.

2.

Уж действительно, сюжет так сюжет. Притом без всяких там умело подстроенных неожиданностей.

Во-первых, мальчик резкий, прямой, жесткий. Так и норовящий сделать что-то вопреки.

Непонятно, откуда в нем это. Был бы из семьи одесского биндюжника, так ведь сын почтенного провизора.

Вообще-то аптекарь не только профессия, но и характер. Прежде всего тут нужно хладнокровие.

Как иначе просидеть весь день на стуле? Произвести такое количество микроскопических действий, которое под силу лишь муравейнику.

Не случайно среди людей этих занятий столько евреев. Внимания тут нужно не меньше, чем при чтении священных книг.

Ощущения при этом возникают возвышенные. Ведь ты не только что-то соединяешь, а приобщаешься к мировой гармонии.

Сам удивляешься: буквально один к одному. Обидно, что эта красота исчезнет в чьем-то желудке.

Отец мальчика, Мендель Янкелевич, и в жизни избегал крайностей. По крайней мере, старался их уравновесить.

Например, решил крестить детей. Бог этой потери не заметит, а пятерым его отпрыскам все-таки будет легче.

Кстати, он сам хоть и важная фигура, но несамостоятельная. Достаточно взглянуть на его вывеску, чтобы в этом убедиться.

Называется: “коммерческий агент Санкт-Петербургской химической лаборатории”.

Да ведь это о том же. Как бы кто ни надувал щеки, он на самом деле не целое, а часть.

3.

Это не семейство, а коллектив. Или, как они сами выразились бы, мешпоха.

Два сына, три дочки, жена, дедушки и бабушки… Все время что-то спрашивают, требуют, предлагают.

Можно сказать, гвалт, но точнее все-таки гул. Когда столько людей собирается вместе, жизнь достигает наивысшего напряжения.

Достается бедному аптекарю. Все же имеешь дело с огнеопасным материалом и постоянно ожидаешь взрыва.

Малейшая неосторожность, и все насмарку. Так заполыхает, что только держись.

Никто не соглашается на роль составляющих. Все время заявляют свои права.

Представляете, если бы элемент рецептурной прописи отстаивал независимость?

Мол, не собираюсь никому подчиняться! Объявляю власть низложенной и не хочу вступать ни в какие союзы!

С фтором или сульфатом был бы короткий разговор, а как прикажете поступать с сыном?

Хотелось бы поговорить с Сашей, но как это сделать? Вещи в его комнате на своих местах, а сам он где-то в Петербурге.

Не сидится детям Менделя Янкелевича. Сперва с места сорвался старший, а вслед за ним двинулся младший.

4.

Мы уже говорили, что творца не бывает без нетерпения. Без ощущения того, что этой минутой должен распорядиться ты сам.

Прямо какой-то зуд тебя преследует. Вроде есть другие заботы, а ты возвращаешься к одной мысли.

Вот действительно: кто-то водит твоей рукой. Сам не понимаешь, как оказываешься на вокзале и едешь в Петербург.

В шестнадцать лет можно просчитать последствия, но какой ты тогда автор? Так что без легкомыслия не обойтись.

Правда, иногда одолевают сомнения. Вдруг замечаешь, что одно не сходится с другим.

Вроде все сделал, как хотел. При этом совсем не подумал о петербургском климате.

Приготовился жить при морозце, а тут дождь… У Ротшильда нет столько одежды, сколько раз здесь меняется погода.

Вот такой этот мальчик. Вдохновенный, переполненный своей призванностью, но без ботинок и пальто.

Многообещающая фамилия – Гликберг. В переводе с идиш получается “гора денег”.

У него ни горы, ни пригорка. Редко набирается горстка, но она сразу испаряется.

Так и живет. Хорошо, если поел, а еще лучше, если смог выйти из дома. Когда получается то и другое, чувствуешь себя королем.

5.

Еще прибавим неважные оценки и письма отца, которому если чего-то не жалко, то только проклятий.

Вот бы он присылал обвинения в равной пропорции со вспомоществованием. Несправедливо такое читать натощак.

Непонятно, что ему надо. Вряд ли стоит шуметь из-за отметок, после того как случилось нечто более важное.

Не считает ли он, что Саша своего рода агент одесского дома? Что стоит пересдать какие-то предметы, и все вернется на круги своя.

Так чувствует себя поэт после первой публикации. Самый решительный шаг сделан, а отклика все нет.

Затем вдруг отклик, но такой, что лучше молчание. Удивительно, как можно не замечать очевидных вещей.

Потом открываешь газету, и тебя охватывает счастливое чувство.

Именно это ему хотелось прочесть. Не в том дело, что хвалят, а в том, что угадано что-то важное.

Больше всего радует, что написал это человек почти незнакомый, но ему как-то удалось войти в твою жизнь.

6.

Тут тоже имели место совпадения.

Начать с того, что автор “Сына отечества” Александр Яблоновский окончил одесскую гимназию, а потом переехал в Петербург.

Все же у них с Гликбергом много общего. Если не учителя и соседи, то улицы и пейзажи.

К тому же Яблоновскому двадцать семь. Годы юности еще не окончательно растворились в его памяти.

Не забыл, что такое попасть в столицу. Как это жить, постоянно оглядываясь на ее красоты, и думать: а при чем тут я?

Еще, конечно, Гликбергу повезло. Ведь его случай хотя и типический, но для газеты мелкий.

Каждое утро редактор читает материалы своих авторов и половину выбрасывает в корзину.

А что прикажете делать? Когда речь о двух войнах и трех кораблекрушениях, то приходится выбирать.

Отчего Саше такое почтение? Ведь даже прохожие не обращают на него внимания.

Плетется этакая бледная немочь. Цветом лица почти слился с городским туманом.

Не вспомнил ли редактор о том, что это все-таки “Сын отечества”. Само название предполагает симпатию к детям своей страны.

Так мальчик вознесся на самый верх газетной страницы. Занял положение вблизи коронованных особ.

Представляете: здесь события в английском королевском семействе, а тут горести мальчика из Одессы.

Читатель сам разберется, что важнее. Мало что говорящие перемещения принца крови или Сашино неведение, куда пойти.

Для кого-то 8 сентября 1898 года просто число, а для Гликберга – особый день. В пору отмечать его наравне с днем рождения Государя.

Думаете, нужны флаги? Обойдемся ощущением, что столько-то лет назад переменилась его судьба.

7.

Саша и прежде видел свою фамилию в газете, но с обязательным уточнением. Имя деда обозначало скобяную лавку, а отца – аптеку.

Статья Яблоновского не поминала ничего материального. Ну, может, только прохудившиеся сапоги.

В этом и есть его свобода. Дед и отец существовали в связи со своими накоплениями, а он сам по себе.

Уже сказал мальчик Мотл: “Мне хорошо, я сирота”? Нет, это случилось позже, а значит, он подумал так первым.