Геннадий Прашкевич - После бала

Уже предполагая ответ, я спросил:

“А Миша? Михаил Иванович?..”

Супер засмеялся еще беззвучнее. Скулы у него так и ходили. Он прямо на глазах воскресал, щеки порозовели. “Хотите, – спросил, – укажу реальные границы России в 2045 году?”

“Мы это сами увидим”.

Он цепко посмотрел на меня.

“Может, и так… – Силы прибывали к нему волнами, иногда даже отступали, но ненадолго. – Может, и так…” И я подумал, что кругляши, которые валяются на подоконнике, он давно использовал полностью. Высосал из них всю силу. Я представления не имел, на сколько хватает силы одного такого кругляша для человека, который все время находится в движении, как Супер, но, если он опять начнет прыгать, как прыгает возле торгошки, надолго его не хватит.

Поэтому я спросил:

“А Женьку Полынова вы знаете?”

Он кивнул. Ничто для него не тайна.

“Ну, так скажите, где он, а то я заберу кругляш”.

Я еще не договорил, а его пальцы сжали мое горло. А второй рукой он заломил мне правую руку за спину. Я захрипел. Вроде развалина, а хватка железная. Анька, как курица, вскрикивая, бросалась на него, но Супер стоял, как скала. Он стоял непоколебимо. Его ничто не могло сдвинуть с места, но мой хрип все же дошел до него, он будто удивился, и он разжал пальцы. Меня вырвало прямо на подоконник. Это было прикольно – так обгадиться.

“Зачем тебе Полынов?”

Ответила Анька: “Я его люблю”.

От этих слов меня еще раз вырвало.

“Не ищи, – коротко сказал Супер Аньке. Подобрав плащ так, что сверкнули голые колени и цветные браслеты на щиколотках, он добавил: – Никого не ищи. Тебе этого не надо”.

“А вы почем знаете?”

Он не стал объяснять, а меня опять вырвало. В последний раз, зато на книжку, на которой недавно стояла сковорода. “После бала”. Утирая рот, я вспомнил, что это из нее мама цитировала: “Человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно”. А тетя Ада умно подтверждала: “Все дело в среде”. Супер, кстати, нисколько на меня не обиделся, а Аньке повторил: “Никого не ищи, – и хитро засмеялся, подпрыгивая: – Это зачем неделю назад ты вечером так улыбалась в маршрутке?”

Анька покраснела.

А мне в голову полезло всякое.

С Ламбой связанное, понятно. С кем же еще? Может, неделю назад где-нибудь в пригороде он долго не мог найти застежку Анькиного лифчика… Вот она потом и улыбалась в маршрутке…

18 августа

Стемнело, когда мы с Анькой снова вышли к “Интегралу”.

Я все время потирал свой синяк, а она была вялая и больная.

А я все время думал про Супера. “Обээшка” ему здорово помогла, она прямо подняла его на ноги, включила мозги. Получалось, что в папиной лаборатории действительно научились усиливать даже самые слабые личностные способности. Может, я неправильно говорю, не так формулирую, я же не Митио Как у , но в папиных дневниках такое прочитывалось. Я вот трус, а с “обээшкой” в кармане полез сразу на двух охранников, а сегодня гладил голую Анькину ногу. Не зря в “Википедии” папиных сотрудников нет.

“Давай зайдем к тебе?” – Анька была какая-то замурзанная и неприятная.

“Нет, там Люся пристанет. Лучше я провожу тебя”.

“Сашка, ты обещал!”

“Что обещал?”

“Кругляш!”

“Я их рожаю, что ли?”

Она схватила меня за руку: “Сашка, ты обещал!”

Она даже побледнела, такая страшная, лучше не дружить с такой.

“Твоих дома нет, сам говорил, а Люську ты выгонишь! – Она смотрела на меня с отчаянием. – Хочешь, мы ванну у тебя вместе примем?”

И тащила меня за руку.

Люси, к счастью, дома не оказалось, и Анька с ходу двинулась в мою комнату, а мне в голову все лез тот скрин, присланный Ленькой Жилиным. Ишь, чувства разыгрались! Правда, у Аньки тогда до секса не дошло, но все равно она не идеальная, сама говорит, что спит в мужской рубашке с плюшевым медведем и не дружит с головой. Я видел, что у нее точно сдают нервы. Она прошла в мою комнату, влезла в мое любимое круглое кресло, столкнула на пол мою книжку Митио Как у и заплакала. Губы у нее сжались, стали узкими и злыми. “Ты трус, Сашка, трус! – повторяла она, колотя сжатым кулачком по креслу. – Никакой любви у вас у всех никого нету. Только бы потыкать в кого-нибудь членом! – По-моему, она свихнулась. – А хотите казаться белыми и пушистыми. И ты, и Женька, и папик твой, и друзья твоего папика. В лаборатории твоего папика людей приводят к эталону, мне Женька говорил, не спрашивай меня, не знаю, что это такое. Спроси у своего папика, почему в дорогих браслетах делают специальные гнезда под эти кругляшки. Супер тоже работал с твоим папиком, вот теперь и прыгает. А остальные прямиком в Чербузы”.

“Не все”, – трусливо возразил я.

“Это ты про кого?” – уставилась Анька.

“Ну, про этого… Про Михаила Иваныча…”

“Один человек – это всего лишь исключение”.

“Есть еще Парвана. Я в папином дневнике читал. И этот, как его… Александр Тихонович…”

Зрачки Анькины злобно сузились: “Эта Парвана давно в тюрьме, она человека зарезала. А так называемого Александра Тихоновича ты только что видел. Он тебя чуть не задушил. Сашка, дай мне кругляш, а то я сама на тебя накинусь!”

“Зачем тебе?”

Она заплакала:

“Ну, чего ты такой тормоз?”

“Зачем тебе?” – трусливо повторил я.

“Я Женьку хочу найти, чего непонятного?”

“А если ты сама начнешь прыгать, как этот Супер?”

“Ты сам в крейзи-хаусе прыгал, как козел. Настоящая “обээшка” силу духа и тела повышает в тысячи раз!”

“Ага, – пробормотал я, – всех нашли в капусте, а меня в конопле?”

“При чем тут конопля?”

Я промолчал.

“Сашка! Ты в Америке одичал совсем? – Анька опять заколотила кулачками по креслу. – О браслетах твоего папика песни поют. Студенты на экзамены идут с его браслетами. “Обээшки” снимают зависимость от наркоты, я знаю парня, который кололся, а сейчас у него семья и ребенок. Почитай в обзорах: хочешь быть здоровым, купи браслет! Ну, дай мне, дай! Я Женьку хочу найти”.

Блин, этот бабенькин сынок! Он как гвоздь, забитый по самую шляпку. Стену можно тысячу раз перекрасить и обоями заклеить, но такой гвоздь все равно будет прощупываться. Правда, меня это не особо парит. Я так и сказал Аньке. Я здорово разозлился. Есть такие обои, розовые в красных сердечках. Анька когда-нибудь свою квартиру такими обклеит, а меня от красных сердечек тошнит. Ладно, дам я тебе “обээшку”. Мне теперь трудно расшевелить пустоту в душе, которая уже сосульками обрастает. Или, может, подумал я, как все, нацепить браслетик?

“Держи”, – бросил я кругляш Аньке.

Она, как рыжая белка, стремительно сунула его в топик.

Это было как чудо. Очень скоро узкие злые губы расправились. Про нос и про губы отдельно нужно говорить, какие они у Аньки красивые. И войс изменился. Журчал, как ручей. “Теперь я его найду”, – журчала она про Женьку. А я думал: ладно, найди. Мне это фиолетово. Я больше мешать не буду. Если все такие белые и пушистые, как Анька и папик, то, провожая меня в Чербузы, пригласите каких-нибудь тухлых Барби и Кена, а еще типа Наташу Королёву. Пусть сервируют канапе и блины с икрой. “Эта “обээшка” дается как бы в кредит, – в последний раз сказал я Аньке. – А кредит надо возвращать”.