Франтишек Лангер - Розовый Меркурий

— Я догадываюсь, кого вы имеете в виду, — сказал посол, когда мы остались одни. Он подошел к несгораемому шкафу, с полминуты возился, открывая его, а потом принес мне маленькую фотографию.

— Это ваш молодой англичанин?

— Я все думал, кого же напоминает мне этот молодой человек, — сказал я удивлен­но. — Оказывается, надо было просто вспомнить ньюфаундленскую марку! Теперь я знаю, где я столько уже раз видел лицо молодого Юнга. Конечно, это он, — подтвер­дил я, подумав, что посол, возможно, не имеет филателистического образования.

— Славу богу! Благодарю вас от всей души, — и голос старого человека задрожал от волнения. — Сколько мы его разыскивали! Его семья и наша империя могут опять сво­бодно вздохнуть. А теперь расскажите, как и где вы нашли его?

Я рассказал ему о Брзораде, об отеле «Оксиденталь», о красивой госпоже Юнг, глядя на которую не скажешь, что она на пару лет старше своего супруга, о торговцах марками и наших походах к ним и, наконец, о том, как молодой Юнг, сам этого не подозревая, вы­дал свое инкогнито коллекцией служебных британских марок, которые попадают в руки не каждому на дороге. Все эти полчаса старый посол поглаживал мой рукав и раз двадцать признательно сжимал мою руку. Видно было, что я завоевал его расположение своим рас­сказом и тем, что я ни о чем не расспрашивал его.

Да, он мне полностью доверился, настолько, что стал советоваться со мной.

— Как вы думаете, как нам заполучить его домой? — спрашивал он. — Мы должны быть крайне осторожны. Стоит ему почувствовать, что мы знаем, где он находится, — и тогда он снова исчезнет, ищи его тогда на другом конце света! В Праге он считает себя пока в безопасности. Кроме того, как вы говорите, у него нет денег. Значит, он в пределах досягаемости. Но как поступить, чтобы он вернулся домой? Конечно, один. Без этой, про­стите, дамы. Это исключается.

— Мне кажется, что она из очень хорошей семьи, — заметил я. — Уж очень не хо­телось мне предавать моего молодого друга.

— Да, но не в этом дело. Это невозможно. Так что же делать? Я вспомнил, как нежно посмотрел молодой Юнг на свои марки, когда сказал, что это

подарок отца. Возможно, он видел в этот момент руки, дарившие их ему, когда он был еще мальчуганом?

— А что, господин посол, если бы разнесся слух, будто захворал его отец?

— Вот это идея! Великолепно! Вы — прирожденный дипломат, господин, гос­подин…

— Игнац Крал.

— Я передам ваш совет в Лондон.

Мы дружески простились. Он проводил меня до самой лестницы к удивлению секре­таря, чиновника и швейцара, с трудом допустивших меня к нему.

Мистер Юнг не зашел справиться о своей коллекции, как было условлено. Он мог уже прочитать во всех газетах, что в Лондоне заболела очень высокопоставленная особа и что к ней были срочно вызваны все ее сыновья, один — из Либерии, где он охотился на львов, второй — с хребтов Каракорума, куда он взбирался уже несколько недель, и другие — из разных концов света, где они занимались спортом. О Праге в этих сообщениях не было ни звука. Однако Брзорад рассказал мне, как мистер Юнг вскочил и ринулся в свой номер из холла отеля, после того как вычитал что-то в «Дейли мейл». Он даже швырнул газету на пол. Через полминуты он явился к Брзораду и упросил его купить у него несес­сер с туалетными принадлежностями из хрусталя, золота и серебра всего за три тысячи крон. Этих денег как раз хватило, чтобы заказать особый самолет из Праги в Лондон. Мо­лодая дама, плача, уехала в тот же день на Ривьеру. Поездом.

Альбом J. R. Official я упаковал и отослал послу для Юнга. Этим должна была кон­читься эта странная история.

Примерно через три месяца меня посетил секретарь посла. Передал просьбу посла явиться к нему в будущий четверг на ужин. Одежда вечерняя— фрак.

Я отговаривался, как только мог. Дело в том, что прокат фрака стоил как будто сто крон. Об этом я знал от одного своего коллеги, бравшего фрак для женитьбы. Но секре­тарь так настаивал, так просил не отказывать в просьбе старому господину и его супруге, что я сдался и не пожалел. Перед ужином посол протянул мне знакомый альбом с пере­плетом из красной мореной кожи. Мне, мол, его посылает мистер Юнг на память и в бла­годарность за то, что я сопровождал его в Праге. Во время ужина я положил альбом под себя и сидел все это время на коллекции J. R. Official. Весь вечер промучился я от мысли, что создал у мистера Юнга представление, будто вся Прага состоит только из пассажей и окраинных доходных домов. Знай я, кто он такой — уж тут я развернулся бы, расположил бы его к Праге, показал бы ему Градчаны и Карлов мост и Вышеград. Ужин был велико­лепен и утешил меня. Я сидел рядом с супругой посла, и мы говорили о дороговизне. С нами ужинало с десяток других господ и дам из посольства. В бриллиантах и жемчугах, в глубоких декольте и фраках, и все усердно принимали участие в разговоре со мной.

Когда очередь дошла до тостов, внезапно появился лакей, неся что-то на подушечке. Это был орден для меня. Орден Бани. Я покажу его вам. Его носят только к фраку, а у ме­ня фрака нет. Было сказано, что я получаю его за великие заслуги перед Великобританией. Мне повесили его на шею, произнесли в мою честь тосты, но вы ведь знаете, я не падок на славу. Зато коллекция, на которой я сидел, доставляла мне несказанно большую радость.

Разумеется, ни словечка не было сказано о том, за что я получил орден. Но когда я уже уходил, — посол предоставил мне свой автомобиль, — то подумал, как, вероятно, тяжко переносить разлуку со своей прекрасной дамой бедняге Юнгу. Ведь он был так сча­стлив с ней в Праге. И вот я решил замолвить за молодых людей словечко.

— На мой взгляд, эта парочка чертовски подходит друг другу, — шепнул я послу, проводившему меня до лестницы. — Дама произвела на меня впечатление благородной и…

— Иначе не могло быть, — улыбнулся посол. — Она — герцогиня и из очень ста­ринного рода.

— Но почему у вас в Англии считают невозможным их брак? Разве между ними столь большая разница, между герцогиней и господином Юнгом?

— Если говорить о родовитости, то разницы нет, — откликнулся посол. — Но она старше его.

— Неужто какой-то год может служить препятствием! — настаивал я. — Я всегда слышу, что женщины умеют отлично сохраняться.

— Да, отлично, — и тут посол расхохотался. — Ему двадцать шесть лет, а она самая сохранившаяся женщина в Лондоне. Ей пятьдесят два года.

— Вот самый ценный экземпляр из моих марок военного времени. И, возможно, во­обще самый редкий экземпляр этого рода на свете. Кто знает! Одномарковая германская, с надпечаткой 2f. 50 cent. belgien. Я даже не рискую определить ее ценность.