Виталий Щигельский - Питерский смог (рассказы)

Этим летом один день был похож на другой. С тех пор как при подготовке к седьмому по счету пивному фестивалю из ультразвуковых пушек расстреляли свинцовые питерские облака, они больше не появлялись на небосклоне, растворившись в придавленных подгнивающими фундаментами болотах. Тогда же набирающая политический вес и экономическую мощь узбекская диаспора, договорившись с кем нужно, контрабандой провезла в северную столицу горячее и липкое, как чурек, солнце, неспособное заходить за горизонт в силу своей плоской чурекообразной формы. В результате — температуры человеческих тел и окружающего их воздуха стали примерно одинаковыми.

А если добавить к жаре неблагоприятные условия, в которых я жил и работал, точнее, вынужден был жить и работать, то становилось ясно, что совсем скоро я сойду с ума.

Я просыпался в шесть утра мокрый от пота и уставший, с пугающей мыслью о том, что Питер и вовсе скоро перенесут в пустыню (там дешевле аренда земли), и что лето теперь никогда не кончится. С великим усилием я подымал себя с кровати, выглядывал в окно и плевался: раскаленное солнце — на том же месте. Выпивал стакан теплой воды из-под крана, потом бессмысленно стоял под теплым душем. Вода комнатной температуры, комнатная температура тридцать градусов по Цельсию. Оставшаяся разница шесть и шесть десятых — дельта между всем вокруг и моим телом. Когда она исчезнет, все мы станем одним и тем же. Некоторые эзотерики, возможно, назовут это возвращением.

Усталым и мокрым я выхожу из дома. Усталым и мокрым возвращаюсь домой. Без аппетита жую бумажные пельмени. Пью что-то автоматически, без разницы — пиво, чай или воду. У них пропал вкус. Они не воздействуют на нервную систему. Она отказала первой.

Мчусь в душном метро, рассматривая блестящую потом плешь стоящего впереди человека. Еду в машине, точнее, стою в пробке на солнцепеке, попёрдывая высокооктановым топливом. Смотрю вперед, чтобы не въехать кому-нибудь в «жопу», поглядываю назад, чтобы кто-нибудь не въехал в «жопу» мне, и одуреваю от жары, цивилизации и комфорта.

На работе восемь часов прибиваю к фанере велюр или кожу скобами из пневмопистолета. Компрессор нагнетает обороты и греется, тело двигается туда-сюда без остановки и греется. Все вокруг перегрето, кажется, до предела. Это «малый бизнес», мой друг. На выходе получается диван, кресло или мягкий уголок. Ими до предела забиты все магазины мягкой и иной мебели.

За день забиваю двадцать шесть тысяч скоб и в табеле называюсь обивщиком мягкой мебели, или по-старому — скобарем. Если я скажу, что мечтал здесь работать с самого детства, кто мне поверит? Поэтому я не буду делать подобных заявлений. Я лучше пойду пообедаю. Пообедать без аппетита все же лучше, чем заниматься самоопределением. Чем себя меньше, тем меньше мучит жара, быт, нереализованные стремления, реализованные сомнения и прочее психосоматическое дерьмецо.

И вот я запихиваю еду в рот, жую и слушаю разговоры моих товарищей по работе. Оказывается, на свете много чего происходит: кто-то кого-то оттрахал вчера, кто-то, наоборот, обломался, кто-то дал кому-то по морде, кто-то сам получил, кто-то на спор выжрал флакон «красной шапки» и прожег дырку в желудке… Мне немного завидно: у людей есть вкус к жизни. Мне завидно, а пот капает с лишенного рецепторов носа на безвкусный бутерброд, стекает с затылка за воротник и дальше. Стекает до самого вечера…

По дороге домой, ступая по улицам родного города, многолюдным и ярко подсвеченным, я, кажется, должен испытывать прилив оптимизма, радость бытия, просто радость, должен отдыхать душой, наконец. Но сандалии прилипают к асфальту, воздуха слишком мало и он перегрет, а люди в своем большинстве — тупые, опрелые и усталые, как ты сам. Бредут нетрезво, окруженные аурой пивной отрыжки, без цели и смысла. Или трусят уперто с работы домой, от одного дела к другому, спеша после произведения благ потреблять блага, подтверждая на каждом шагу соответствие социальному статусу и общественным нормам автомобилями различного класса, сандалиями от кутюр, китайскими кроссовками, ямайскими трусами, приверженностью определенной системе быстрого питания.

Так мы и существуем в непрерывном движении, поддерживаем жизнедеятельность свою и города, страны и мира, и не приближаемся ни на шаг к ответу на вопросы вечные: зачем мы здесь, и кто мы такие? Массовка. Статисты. Зерно в элеваторе. В философской казуистике нет двух одинаковых зерен. Но попробуй, объясни это ветряной мельнице. Она мелет себе и мелет. И все зерно пойдет на хлеб.

Вероятно, мы уже не сможем остановиться, вероятно, это прогрессирует парниковый эффект. Наверное, чтобы начать хотя бы замечать друг друга, мы нуждаемся в понятной общечеловеческой идеологии, нам нужна хотя бы минимальная стабильность и социальные гарантии. А этим летом их отсутствие почему-то особенно остро чувствуется. И я понимаю, что наше движение не просто бесцельно, оно бесцельно-направлено. Мы замечаем друг друга, только когда сталкиваемся или толкаемся, а так никто никому не нужен. Когда начинаешь об этом думать, становится еще более душно, как душно человеку, который неудачно повесился на собственном галстуке.

Теплолюбивые зулусы и папуасы считаются чемпионами по количеству и качеству секса по причине того, что круглый год ходят голые и мало работают. Целый месяц я прихожу домой и вижу свою женщину голой, она сидит дома и не работает. Я смотрю на ее большую жопу, формой напоминающую мое сердце, и не хочу ее. Ведь мы не зулусы. Мы давно не занимаемся этим. Мы просто лежим, сбросив на пол одеяла, на разных кроватях, молчим и медленно умираем от жары.

В последнее время мне кажется, что виновата не только жара. Допустим, ее нет со мной день, два, неделю — ее отсутствие не угнетает меня. Напротив, я почти рад, что воздуха стало немного больше.

Несколько раз я пытался поговорить с ней на эту тему. Но она не слушала меня. Она смотрела сериал по телевизору и плакала. Как я понял, там кто-то все время обещал жениться на героине, но, вопреки обещаниям, не женился, и все вокруг знали, что он не женится, кроме самой героини. Там у них тоже стояло нескончаемое лето, и они тоже все тронулись. Единственно, что там было правдой, так это то, что им тоже всем было наплевать друг на друга.

Иногда мне хотелось позвонить другу детства, узнать, как идут у него дела, как он выносит все это. Мне хотелось услышать хороший бодрый ответ, мол, все в порядке, да ты и сам не раскисай, держись, ничего сверхобычного не происходит, просто жара, в крайнем случае сходи, сдай анализы на яйца-глист. Но мой друг давно уже пил. Пил пиво, вино, водку, спирт, бытовую и авто-химию. Он, к счастью, еще жил, но телефонную трубку брал редко, а узнавал меня еще реже. Наши дома располагались на соседних улицах, но мы с ним давно жили в разных вселенных.