Николай Шипилов - Мы — из дурдома

И идем мы все дружно на фукуямовский конец со слезами восторга и умиления, с взаимными упреками, оскорблениями, сведением счетов, истериками, а в конечном счете — с криками отчаяния…

Тогда осатаневший Юра несильно дал осоловевшему лейтенанту Западлячко в челюсть и сказал:

— Смир-р-р-на! Ты получил, да, потому, чтобы впредь не обижать своих, да, белых братьев-славян. Не успеешь мяукнуть, гнида, как, да, придется дрожащими руками листать учебник русского языка за пятый класс. Запомни: смерть отпустила тебя, да, в последний раз поп и сать!

— Ми ні в чому не повинні, це все було до нас!

И Юра понял, что годится на должность учителя русского языка даже в самой глухой папуасской деревне.

— Ну, получи же, да, еще! — и так же, не весьма сильно, он вкатил офицеру джэба, спросив: — Этого до нас тоже, да, не было? Что молчишь? Али невкусный газ туркестанский поперек горла встал? А в это время, да, голодные дети по земле плачут!

Потом настала очередь сержанта с выправкой капрала. Его Юра не бил, а спросил лишь:

— Ты почему, холопец, меня, дядю Юру, да, отловил? А не заняться ли тебе отловом и опрессовкой по контуру достоверно бегающих на воле, да, городских педрил? Вот схватил ты меня, а сам не знаешь, что я тот самый человек, кто махом отошлет тебя на берег американского Самоа! Хочешь в голозадый, да, город, например, Паго-Паго на острове Тутуила — светлое будущее всея неньки? Для ускорения могу дать, да, пинка. Добавить?

— Никак нет!

— Запомни, добавить можно лишь вот что: вас определят в могилевскую, да, Европу. В Одессе, например, ее филиал размещается между меридианом на Пересыпи, который лопнул намедни, и ушами от павшего под ударами судьбы ишака. Вы повзводно встанете у проходной и будете ждать, когда позовут почесать, а вы бы похрюкали, да, перед забоем. Вам, свiдомым, неведомо, что ресурсный кризис просматривается в недалеком будущем весьма конкретно. Что это значит, кажу? А то, кажу, что жрать европейцам придется, да, меньше, а работать — больше. Вот так, панове! Будущее-то славянства на востоке. Там динамика, там рост, там, да-а, большие проекты! Ясно, о чем нужно мечтать?

— Так точно: ясно! Мечта iсть и за нее варто боротися!

— Запомни, дитя, выросшее в остолопа: будущее той же Украины решается в местах, да, столь отдаленных от Украины, что ты, обмылок, даже и представить себе не можешь. Запомни и расскажи своим детям: пора кончать с капитализмой! Капитализма — утопия!.. А зараз ответь мне, русофоб: что ты знаешь из истории, да, Киевской Руси?

— Мозги у меня вправлены конкретно! — отвечал несчастный на нечистом русском. — На первое: все, что было до государства Украина, — совок! На второе: Россия — враг, угнетавший Украину триста лет! На третье — два компота!

— Вы еще не знаете или уже забыли, чем отличается простой русский мужик, такой, как я, от американского, да, морпеха. Что же мне с вами делать, убогие? Значит, вы, безумцы, отрицаете этногенез по духу, да, и по вере? Значит, вы мне научный атеизм впариваете? Жаль!

Забыли… — не то озадачился, не то обиделся незлобивый Юра Воробьев.

— Не могу знать! — дружно отвечал личный состав дежурной части.

— Смешные вы чоловiки, херр херувимыч! Запишите в конспекты следующее мое, да, высказывание: «права человека» — они всегда у того, кто может заплатить за них черным налом. Повторяйте! Пусть запоминают все и, в свою очередь, повторяют. Далее пишите так: тем, кто может заплатить, вовсе не нужно никаких, да, равенства и братства. Записали? Теперь ответьте мне: почему? Потому что именно неравенство приносит им сладкую жизнь, которой они, да, вечно недовольны. Запишите еще: мы должны исходить из того мнения, что демократии «вообще» не существует, что она есть лишь политическая форма государства, наиболее приемлемая для буржуазии, которая заинтересована в том, чтобы что?..

— Не могу знать!

— Она заинтересована в том, чтобы сирот, да, на земле было как можно больше. Ясно?

— Так точно! — слаженно, как на смотру, одобрили служивые люди.

— Вольно! — скомандовал дядя Юрко Воробьев-Горобец. — Говорю вам как бывший душевнобольной: повышайте свой культурный, да-а, уровень, хлопцы, берите пример с хорошего пана Бульбы и показывайте ляхам хороший тон… И не забудьте, занесите в протокол такие, да, мои слова: щирость — она не в составе крови, а в майданутости органов ума. В страшные времена тоталитаризма — сам не пойму, как это, да, слово пишется — были небольшие проблемы с ковбасой. Нынче ковбасный фарш заменил вам мозги. Точка.

Личный состав записал.

— Все. А коли так, то — понеслась звезда по кочкам: я научу вас уму-р о зуму. Готовьтесь, получайте, да, сухпайки! Я пожалею вас, шановни, не пошлю вас в Брест сорок первого года, не пошлю и на северную границу: там спираль Бруно, злые собаки, да, колючка, электроток, рвы с морозостойкими крокодилами. Я пошлю вас в детский дом номер тридцать один. Завтра к десяти, да, утра без шума, без крови нейтрализуете охрану этого детского гестапо. Снимете ее, потом ждите меня и дальнейших распоряжений. Подите-ка, покажите себя в деле…

— Так точно, батько Горобэць! — как один, ответили парубки.

Тогда Юра мирно взял у них свои деньги, поделил их на три очень неравные части. Большую часть он взял себе и приказал своим новым подчиненным:

— Бегом, да, за денежным содержанием!

И вот в поисках Юры, чье беспокойство о плачущих детях превысило данные ему судьбой пределы, мы в Киеве. Он так и остался красавцем, достойным кисти божественного гения, но мы с депутатом Парамарибским видим и другую картину, достойную кисти самого сатаны. А видим мы предвыборный митинг.

Либеральная банда сытых и самодовольных жлобiв прилюдно оголила всех, перевернула на живот. И вот некоторые любители уже суетливо тащат большой помост для пущего удобства. Какие-то джентльмены неведомой простым смертным удачи очень тяжелым весом уселись своими задами на электоральные спины, погоняя:

— Низзя, лежать!

Признавать самого себя трусом человек часто боится больше всего на свете. Скажи смелому дядьке: «Снимай порты — пороть будем! Боишься?» А он — нет, он не трус. «Тю-ю! Испужал ежа!» — говорит он поперек страха и снимает порты, и ложится.

Все легли и здесь, и сейчас. Стоящая в стороне стайка разноцветной политмелочи вдруг заспорила меж собою. Слышны были глянцевые маты, задушевные крики, сильные удары и жалобные хрипы. Но особый колорит представляли те, которые внутри кольца братков — базар их неспешен, взгляд меток, вид усталый. Они — паханы.