Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

Мы проходим мимо колоннад. Сумерки открывают их красоту в ином свете. Память говорит: "А помнишь, как в детстве ты с Людкой ходил ночью на кладбище, помнишь красоту церкви в неровном свете луны?"

"Да, да, конечно, помню, но сейчас главное другое — не забыть вот это, запомнить навсегда".

Фонари освещают лужайку за литыми, как мне кажется, прутьями ограды. На лужайке сидят влюбленные и пьют пиво. Лужайка завалена пустыми бутылками и банками. Похоже на ночной кошмар: дремучий лес, вместо грибов — пластик. Это зрелище настолько ужасно, что я отворачиваюсь.

Фонтан, который представляет из себя каменный шар, вращающийся под напором воды — иллюзия. Скульптура императрицы Екатерины II. Мне кажется, что я уже ее видел. Только где?

— Уже приехали?

— Да, мы у гостиницы. Пойдем.

Мне тяжело даже достать сумку из чрева автобуса, потому что меня шатает. То ли от внезапного пробуждения, то ли от усталости.

Мы поднимаемся в номер. Пока Настя принимает душ, я готовлю кровати.

Она выходит, и изумленно видит, что кровати стоят по-прежнему не рядом, а на своих местах, а я мирно лежу, закрыв глаза.

— Кисыч, что это значит?

— Давай спать.

Она вздыхает. Надевает пижаму. Ложится. Ей сложно уснуть.

Я не знаю, сколько прошло времени, потому что, когда открываю глаза, вижу все тот же полумрак белой ночи. А глаза я открываю потому, что она залезает ко мне. Залезает в слезах. Залезает и просит прощения.

— Давай спать, — говорю я сонно, — давай спать.

Я засыпаю снова. Мне легко на душе.

— Что ты делаешь?

— Кисыч, как же так? Мы же так мечтали оказаться здесь. Сейчас же белые ночи. Неужели ты хочешь все уничтожить? Почему же здесь и сейчас?

— А о чем ты думала вчера? Скажи, о чем думала? Ты думала, что я не могу найти другой, подобной тебе? "Не называйте себя детьми Авраама, потому что Бог и из камней сих может сделать детей Аврааму!" Неужели ты думаешь, что я не могу из "камней" сделать себе сотню Насть?

— Кисыч, пусть так! Но я же старалась. Я всегда делала то, что ты хочешь. Почему же ты обращаешься со мной так жестоко? Я думала мы ляжем вместе, а ты обрекаешь меня на одиночество в первую ночь. Если я виновата, скажи мне, но зачем же делать так? Прости меня. Она страстно целует меня, как тогда, у бабушки. Я не могу не ответить ей, как не мог не ответить Айви герой Фриша. Я знаю, что после Питера все будет кончено. Я еще не знаю, что будет потом, но я знаю точно, чего не будет.

Она стягивает с себя желтые штанишки. Она не безобразна. Я спокойно смотрю на ее похудевшее тело, на бедра, на похудевшие груди, которые больше не вызывают трепета. Она достигает оргазма, я же спокойно наблюдаю за ее конвульсиями. Когда она подходит ко второму оргазму, я начинаю представлять Жеребко, начинаю представлять ту девицу, которая сейчас спит в одной комнате со своей матерью и которая могла бы быть моей, могла бы спать на месте Насти.

Знают ли женщины, что происходит в сознании мужчин во время секса? Знают ли мужчины, что происходит в сознании женщины?

Мы засыпаем, хотя часы показывают, что спать нам остается не больше часа.

Я просыпаюсь от солнечного зайчика, скользящего по векам. Настя спит. Зайчик бродит по ее спокойному лицу, по влажным от слез ресницам. "А не простить ли ее?" — бормочет внутренний голос. Но alter ego сурово: "А что дальше? Что есть будущее? Что есть жизнь? Что есть Настя? Что есть ты?"

Звонок пробуждает ее.

Лицо ребенка. На нем нет сейчас косметики. Глаза кажутся пронзительно зелеными, ресницы — белесыми. На висках — седые волоски. Она похожа на наивную девочку. Именно такую Настю я и полюбил когда-то. Сейчас она примет душ, оденется и станет другой. Но могу ли я лишать себя и ее тех немногих мгновений любви, которые нам даны?

В столовой все выглядят достаточно бодрыми. Отоспались. Еда не Бог весть какая, но мы не прихотливы.

Автобус останавливается, принимая в свое лоно девушку.

— Познакомьтесь, это — Света — ваш новый гид.

Я присматриваюсь к этой молодой петербурженке, пытаясь понять, каково это — жить, привыкнув ко всему, разучившись восхищаться, сделав восторг и экстаз других источником заработка, а поэзию превратив в обыденность. Я слушаю, что она говорит о городе, честно выполняя долг, и становится грустно от ее желания сделать все, как надо. "О, если бы ты был холоден или горяч, но так, как ты не холоден и не горяч…"

Я представляю, что могло бы быть: я бросаю Настю, подхожу к Свете, обольщаю ее, затем женюсь, получаю петербургскую прописку в придачу к прекрасной образованной девице… А потом? Что потом? Я представляю, как мы уходим с ней по утрам на работу, как возвращаемся, уже не в силах обсуждать что-либо, потому что восторг перегорел, переплавился и превратился в немыслимый конгломерат. Я уже сейчас погружаюсь в ужасающую скуку, которая нисходит на меня. Настя! Вот что дает волю к жизни. Она — сама необычность. Дарит интригу, остроту, вечную новизну. Именно это и позволяет быть с ней снова и снова, несмотря ни на что, быть, несмотря на подозрения, несмотря на уверенность, что она лжет, быть, когда уже не осталось любви, а осталось что-то, возможно, более сильное.

Я люблю ее вопреки, люблю, ибо абсурдно. Моя любовь к ней — сама иррациональность. Она — мое спасение. От скуки, от обыденности, от хаоса сплина. Того, да, того сплина, о котором писал Бодлер.

Но что я для нее? Почему она любит? Да и любит ли? Сколько бы ни пытался я понять, никогда не мог, потому что от меня сокрыто главное — то, как она любит. Я знаю, как она хочет, догадываюсь, как вожделеет, не только меня, вожделеет вообще, и не только мужчин, но и женщин, но любовь ее — тайна. Любовь — страсть, достигшая динамического равновесия.

Не знаю, во мне ли дело, или она делала нечто подобное и по отношению к Секундову, и по отношению к Андрею, и по отношению к остальным. Я знаю, что она хотела этого равновесия, а реальный человек — ее возлюбленный, которым в данный момент оказался я, может и не играть решающего значения, потому что моя личность в ее сознании превращается в нечто настолько непредсказуемое, что постичь это нечто невозможно никому, возможно, даже ей. Но именно это непостижимое нечто она и любит. А может, все совсем и не так…

Мы подъезжаем с другой стороны, со стороны Дворцовой площади. Проходим под арками, выходим к Александрийскому столпу. Все так просто, так геометрически точно! Меня восхищает этот Космос. "Осознай это, осознай это, — шепчет солнце, — вас здесь больше не будет". Я прислушиваюсь, а Настя фотографирует.

Вот она просит иностранца сфотографировать нас, объясняя, куда следует нажать. Мы стоим в обнимку, памятуя о том, какие взгляды вечно бросают нам вслед. Иностранцам, похоже, все равно. Они чем-то озабочены, но, глядя на нас, вдруг начинают улыбаться.