Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

Ариадна лежит рядом и мастурбирует.

Я с любопытством наблюдаю за ней. Ее стоны. Извивающееся тело. Она не в состоянии возбудить, потому что ее тело облачено в нелепую пижаму, ту самую, которую она брала в Питер.

— Кисыч, Кисыч, да, да… да! — кричит она, испытывая оргазм.

Когда бы я ни проснулся, складывается впечатление, что не выспался. Очевидно, у меня расстроена деятельность таламуса. Режимы сна и бодрствования работают неправильно. Цена этой болезни не так уж и высока: вечная сонливость по утрам, страх перед бессонницей, парадоксы мыслительных операций по утрам. Вот и сейчас. Я подхожу к зеркалу, думая о смерти, желая ее скорейшего приближения — настолько мне плохо. Пробуждение — первая печать из семи. В течение дня меня жду еще шесть. А потом для меня начнется Ночь Гнева. С утра все повторяется вновь. Дурная бесконечность достигает апогея в бесконечности утренних пробуждений. И только в воскресенье мы встаем около 10. Я благословляю этот день.

Утро начинается с безумия. Некоторое время я приглядываюсь к себе и своим чувствам, к ближним и их мироощущению. Мне нужно выяснить, кто из нас сошел с ума: я или они. Логика подсказывает, что все сразу сойти не могли, поэтому… Однако я веду себя совершенно адекватно. Странно ведут себя кондукторы в автобусах, набрасывающиеся с непристойной бранью без всякой видимой причины, люди, стоящие на остановках, группки в транспорте. Все, будто сговорившись, ведут себя злобно, непристойно и как-то карнавально. Я не даю поводов, и люди переключаются друг на друга. Я вижу, как две машины, чуть было не столкнувшись, остановились на середине проезжей части. Молодой, крупный и нахальный водитель, обругав пожилого и зажатого, напоминающего Акакия Акакиевича, замахивается на него, а тот съеживается, приготовляясь с животным ужасом принять удар, не пытаясь прикрыться, словно Лизавета Ивановна.

В бессилии мой мозг пытается решить дилемму. Устанавливает причинно-следственные связи, делает выводы конструктивного и деструктивного вида. Но не находит ответов. Я чувствую себя как человек, попавший в сумасшедший дом. Чудовищность нелепиц пугает. Но хуже всего послевкусие: забываешься, а когда приходишь в себя, видишь, что все нормально. А так как нормально быть не может, ужасает мысль: "Ты стал таким же, поэтому кажется, будто все в порядке".

Хаос школьной жизни больше не беспокоит меня.

Я доехал до площади Ленина и позвонил Насте с почты. В сотый раз я звонил отсюда. Уже полагалось ко всему привыкнуть, но нелепые слабоумные служащие, умудрились запутать и это нехитрое событие. Их удивляла мерная заученность моих движений. В хаосе нелепых мыслей и не менее нелепых деяний, эта соразмерность выглядела вызывающе, и эти женщины с давно погасшими лицами грубили, пытаясь достичь каких-то своих, недоступных целей.

Она была в своей бордовой юбке, шумной, как морской прибой. Ее волосы были распущены, взгляд ясен, глаза улыбались. Она казалась гораздо старше своих лет. Ее красота резонировала с осенью. Она была красива по-осеннему, хотя ясно было, что эта женщина может при желании стать привлекательной и по-весеннему, красотой первой юности. В искусстве маскировки ей не было равных.

Она была как великолепный бордовый осенний лист.

Тихо. Ветер больше не оголяет бело-черную наготу берез. Настя, забавляясь, принимается ворошить листву, собирающуюся вдоль бордюров. Доставляет удовольствие смотреть, как непосредственно она это делает.

Яркость листьев оттеняет мутно-серое небо. Кажется, его пролили из космоса на всех нас. Оно постепенно стекает на землю, просачивается в души.

И в глубине моего существа рождается крамольное величие свободы. Оно проявляется в виде желания развернуться и уйти, оставив ее одну в недоумении и ужасе.

— Ты, что, Родя? — она нежно прикасается ко мне.

— Нет, ничего, задумался.

Сейчас она, конечно, спросит, о чем.

— О чем?

— Сложно объяснить. Мыслей слишком много. Я и сам толком не смог разобраться. Небо вызвало воспоминания. Какое-то светлое чувство. Что-то из детства. Не обращай внимания.

— Как же, Кисыч, не обращать на тебя внимания? Ведь я же тебя люблю. Ни у кого нет такого мужчины!

Может быть, она думает о чем-то. Мне хочется проникнуть в мастерскую, где производят на свет ее суждения, но я осознаю, что из этого ничего не выйдет.

Я поворачиваюсь и целую ее, грубо, глубоко, будто желая проглотить. Я терзаю ее рот, ее язык, чувствуя, как она распаляется все сильнее. Ей нравится грубость.

В ее лице я обладаю всем, чем не мог обладать раньше и не смогу в будущем. Она — сосредоточие желаний, солнце в этой системе желаний, вертящихся вокруг нее, подобно планетам…

Она лежала долго, очень долго. Я и не думал, что с ней такое может быть. Она все не могла отдышаться.

— Кисыч, я видела звезды!

Я погладил ее по волосам, ставшими после случившегося спутанными и жесткими.

— Ты превзошел сам себя!

— Да?

— Ни у кого нет такого мужчины. Пусть все завидуют мне. Кисыч, я так счастлива!

Уже в глубине моего сознания маячил огонек каких-то желаний. И хотя их не было здесь и сейчас, я чувствовал их на периферии. Сейчас они придут. Я осмыслю. Меня начнет тяготить бездействие. Мне будет казаться, что лежа здесь, я напрасно теряю время. Я должен действовать. Нужно многое успеть. Однако если меня спросят, что же я не успел, что же я так мятусь, я не смогу дать надлежащего ответа. Потребность в деятельности эфемерна: я даже не могу понять, какой деятельности мне не хватает. Однако бездействие губительно…

— О чем ты думаешь?

Сколько раз я уже слышу этот вопрос?

— О тебе, о себе, о нас.

— Кисыч, ты любишь меня? Только говори правду. Иногда, когда ты такой, мне кажется, что ты совершенно меня не любишь.

По интонации я понимаю, что она спрашивает несерьезно. Она дурачится. Я и в темноте вижу, как она надувает губы…

— Твоя мать ненавидит меня. Она хочет, чтобы я ушла.

— У тебя бред что ли? Только было у нас все наладилось, как ты со своими нелепыми гипотезами пытаешься все испортить. Потерпи до весны. Мы будем жить вдвоем, никто не будет лезть, но умоляю тебя, умоляю всем святым, не порти сейчас ничего, потерпи, сдержи темперамент!

— Кисыч, ты ничего не понимаешь. Ничего не видишь.

— Что, она прямо сказала, что не любит тебя?

— Нет…

— У вас состоялся какой-то разговор?

— Да не было никакого разговора. Что ты пристал? Я же вижу… Я чувствую, что она что-то замыслила…

— Ты думаешь, она заподозрила, кто ты?

Сквозь всхлипы, я услышал жалобный шепот. Она словно причитала:

— Мне не везет (всхлип). Никогда не везет (всхлип). Стоит мне только кого-нибудь полюбить по-настоящему (всхлип) как сразу же нас какие-то стервы разлучают (всхлип)…