Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

Наконец, ее прорвало:

— Если твоя мать будет что-нибудь говорить про меня — не верь! Она будет делать это из ревности… Чтобы разлучить!

— Ты ошибаешься, Настя. Она ничего не будет говорить, потому что она слишком для этого умна. А вот ругать ее не следует. Будем считать, что ты не в себе.

Она долго посмотрела на меня, но ничего не сказала.

Как это бывает, когда человек выговорится, она успокоилась. Даже начала шутить и рассказывать забавные происшествия, накопившиеся за недолгое время работы на новом месте. Когда мы подходили к дому, она вдруг отозвала меня в тень, судорожно обняла и спросила, люблю ли я ее.

— Я тоже люблю тебя, Кисыч, — сказала она голосом, в котором еще слышались нотки плача, но слышалось также нечто светлое, детское, доверчивое и непосредственное.

Она обняла меня. Крепко. Очень крепко. Как одна она умела делать. Потом собралась, привела лицо в порядок. Покопалась около костра из палых листьев, и засмеялась:

— Пошли домой!

Глядя, как мама ласково обращается с ней, я пытался понять, откуда взялись опасения.

После ужина я закрылся в ванной с ножницами и бритвой. Я откромсал волосы, а потом обрился под ноль, оставив на оголенном черепе несколько глубоких порезов.

Когда я зашел, она лежала ничком, накрывшись с головой. Она не спала. Я обнял ее и начал искать губами ее рот, но она отворачивалась до тех пор, пока случайно не прикоснулась к голове.

— Что это? — яростно прошептала она.

Я силой перевернул ее на спину и начал стаскивать с ног пижаму. Она сопротивлялась, но я, не боясь причинить боль, потому что злился, раздел ее, а затем силой взял. Она яростно колотила меня кулаками по спине, но я не чувствовал ничего. Во мне не было даже похоти, было только стремление "познать". Наконец, она отдалась, перестав колошматить, более того, обхватила руками лысую голову и стала прижимать к своей груди.

— Кисыч, ты стал другим. У меня было такое ощущение, что в постель лег другой человек.

— Тебе это показалось неприятным? Разве разнообразие не превосходно?

— Нет. Не в этом случае. Больше так не делай. Хорошо?

— Обещаю. Ты не разлюбила меня?

— Глупый, конечно, нет.

— У меня есть просьба.

— Какая?

— Не надевай, пожалуйста, пижаму.

— Не нравится она тебе? Ну, хорошо, не буду.

Когда я вышел к завтраку, мама внимательно посмотрела на голый череп, но никак не отреагировала.

Она казалась задумчивой, будто мысли ее погружены во что-то, требующее безотлагательного решения.

— По-моему, с хорошей прической тебе было бы лучше.

В школе моя стрижка произвела фурор. Правда, детей не было, поэтому оценили ее лишь коллеги.

Мне не хотелось домой. Настолько не хотелось, что я позвонил из школы Гансу. Предложил выпить пива, вспомнить прошлое. У Ганса на квартире был настоящий бедлам. Он встретил меня, с интересом оглядев бритую голову.

— Вот это настоящий учитель! Тебя ученики не боятся?

У его жены были гости. Ими оказались две симпатичные, но чрезвычайно похабные студентки из Радиоакадемии. С отвращением мы предложили им пива, которое я принес. Они не отказались.

— Как ты с ними уживаешься?

— И не говори! Подруги жены — ничего не попишешь.

Вспомнив его заводскую шутку, я засмеялся:

— Если только надавить таким на глазик…

Андрюха расслабился:

— Да, да. Ты прав. Больше никак с ними не разберешься.

Он проводил меня до прохлады ноябрьской ночи…

Я вошел в квартиру, и по спине пробежал холодок. В воздухе что-то витало. Ощущение было такое, будто на обоях написано: "Внимание!".

Настя сидела в комнате и даже не вышла в прихожую, чтобы поприветствовать.

Мама явно ждала моего возвращения. Она хотела сыграть на опережение.

— Родя, мне нужно с тобой поговорить.

— Сейчас, только в туалет схожу.

Мне не хотелось в туалет, но нужно было выиграть время, чтобы психологически подготовиться.

Я стоял в туалете и продумывал систему аргументации. Нервы — на взводе.

Наконец, я зашел в ванную, умылся, посмотрел на себя в зеркало: лысое спокойное лицо никак не выдавало напряжения.

Я заглянул в кухню. Мама тут же закрыла дверь. Ее лицо выражало чудовищную волевую работу.

— Ты знаешь, кто такая Настя?

— Не понял. Что ты имеешь в виду?

— Знаешь ли ты, кто такая Настя? — повторила она вопрос.

— Конечно, знаю. Мам, о чем ты говоришь?

— Она не работает в поликлинике УВД и никогда не работала. Она не работает на "Эхо". Я, например, не знаю, кто она и что за человек. Поэтому я спрашиваю у тебя, моего сына, который собирается на ней жениться, кто она? Кем является женщина, на которой ты хочешь жениться? Где она работает? Чем занимается? Ответь мне, своей матери!

Мне стало страшно за маму, настолько она была вне себя, настолько необычным было ее поведение.

Настя продолжала лгать всем, включая меня, а сейчас вот попалась на лжи, попалась глупо, не вовремя, не открыв карты даже мне, человеку, которого, как она говорит, любит, человеку, который мог бы ей помочь. Мне стало обидно за ее глупость, за ее лживость. Захотелось проучить ее, а заодно захотелось посмотреть, как она выйдет из сложившейся ситуации.

Я чувствовал, что все еще люблю ее, но какое-то реле переключилось, поставив ее в условия эксперимента. Мне стали интересны ее реакции, система аргументации в критической ситуации. Показалось, что, проследи я все это сейчас, смогу лучше понять психологию лжи, специфику обмана.

— Что ты мне скажешь, сынок?

— Не лучше ли спросить обо всем у нее?

— Я тоже хотела тебе это предложить, но боялась, что ты не допустишь. Не торопись, не поддавайся чувствам. Осмысли все, как следует.

— Мам, я в порядке. Что ты говоришь со мной, как с маленьким? Мне и самому интересно узнать, что же все-таки происходит. Сейчас я только пойду, скажу ей, что ты хочешь поговорить, а потом приведу, хорошо?

Она кивнула.

По дороге от кухни до зала, я вспомнил Грина. Девица, желая предупредить уголовника Нока об опасности, уголовника, который хотя и был ей симпатичен, но который был чужим человеком, сказала ему, когда он понял все: "Нок, защищайтесь!"

Она сидела на диване с бледным лицом (что же у них произошло в мое отсутствие?).

— Мама хочет поговорить. — Я улыбнулся. — Приготовься.

Настя была бледна. Кусала губы. Ей впервые приходилось играть против такого сильного и умного противника, каким была мать. Складывалась крайне неприятная ситуация. Если раньше ее обман касался одного человека, а остальные рассматривались как фон для развития действия, то сейчас ей приходилось играть против нескольких, из которых один (то есть я) занимал неизвестную позицию, обладал неизвестной информацией, да и знал о ней гораздо больше, чем большинство, а второй (то есть мама) был лицом чрезвычайно заинтересованным в разоблачении, лицом, владеющим неведомой информацией. И если Настя привыкла морочить головы мужчинам, да еще и имеющим интерес к ней, то теперь ей приходилось обороняться от атаки женщины, которая была настроена решительно против.