Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

Но что-то наводило на грустные размышления. Мусор, раскиданный по полу, новая мебель, которая кое-где не была собрана до конца, а кое-где сломалась, пустые пивные бутылки и банки из-под коктейлей, стоящие вдоль стен, кухня, заваленная пустой посудой и какой-то едой, — все казалось неопрятным, незавершенным и унылым.

Однако больше всего меня поразила Катина подруга — вульгарная полупьяная дама, полуобнаженная и наглая, сидящая на Костином диване и ругающаяся матом.

Я вспомнил, как выглядела квартира, когда у нас умерла Катя. Во всем чувствовалось уважение к смерти. Здесь было не так.

Меня заботило два вопроса: отчего умерла тетя и где ее тело.

Но мне не ответили ни на один из них.

Все эти три человека, готовящиеся приобщиться к таинству небытия, казалось, не отдают себе отчета в происходящем. Мне они показались людьми не вполне нормальными, и это было особенно странно, потому что Катю я знал с детства, а Костика видел несколько лет назад — тогда он казался жизнерадостным молодым человеком.

Сейчас же я видел людей, мозг которых, опьяненный (и, вероятно, уже не первый день) коктейлями, работал необычно, не в том режиме, в котором следовало. Я видел много странных существ, научился разбираться в причинно-следственных связях сознания, поэтому пришел в ужас от нарисованной в воображении карты их внутреннего мира.

Они смотрели боевик, пили коктейль, который предложили и мне, и вели разговор ни о чем. Мое появление дало им новую пищу для размышлений. Поговорили о похоронах, о моей маме и тете Тане, о нашем детстве. Причем, когда разговоры стали другими, и мышление этих людей видоизменилось. В их жестах и интонации появилось что-то человеческое, не скажу теплое, но привычное. Тут Катина подруга выругалась, и разговор снова приобрел прежний оттенок. Уж не специально ли это сделано?

Костя отвел меня в ванную и показал зубные щетки и пасту. Оставшись без них, он преобразился. В голосе появилась печаль, а в словах проскочила интонация, дающая понять, — он тяготится обществом дам.

— Ей страшно одной, вот Катя и пригласила ее переночевать, — будто оправдывался он.

По наследству Косте досталась пятикомнатная квартира, хорошие сбережения и архивные документы, однако обстоятельства вынудили его все продать и купить вот эту четырехкомнатную квартиру. Вообще же он вел какую-то смутную бесцельную жизнь. Кстати, он работал отделочником. В этой жизни не было ни света разума, ни желания образования, ни каких-то потребностей духовного или социального уровня.

В материальном плане Костя был обеспечен. Катя его почему-то устраивала (хотя она и не была красавицей), даже управляла им. Мир катился в бездну, и Косте ничего не оставалось, как уходить в эту бездну вместе с ним.

Я провалился в сон, в котором зомбированные москвичи в виде огромной толпы слепых брели к пропасти.

Оказалось, что в моей помощи здесь никто не нуждается. Денег у меня при себе было немного, поэтому мой приезд был делом совершенно бессмысленным.

Настин телефон был недоступен — мне так и не удалось поговорить с ней. После всего увиденного, мир ее духа казался эталоном гармонии.

Я бесцельно бродил из комнаты в комнату, пытаясь найти, чем заняться. Через какой-то промежуток времени я понял, что в квартире чего-то как будто не хватает. Я лихорадочно пытался понять, чего именно, но не мог.

Осознание пришло, когда Костя проснулся и попросил меня сходить вместе с ним к соседям за стульями. Эта простая просьба позволила мне надеяться, что коктейлевое сознание в прошлом, а сон разума, который рождает чудовищ, — позади. У соседки оказалась такая же точно по планировке квартира, но без евроремонта. Огромные деревянные рамы окон казались древними, как сама Москва, а обшарпанные стены и потолок поражали глаз обилием паутины, и, тем не менее, квартира казалась более опрятной. Когда мы вернулись, я понял, что не так. В квартире Кости не было книг.

Мама позвонила, чтобы сообщить, что она в Москве. Костик внимательно следил за мной в процессе разговора, а потом робко попросил показать мобильный телефон Тихонова. Меня испугала странная интонации. Что-то было не так.

Мы выехали на похороны, а точнее, в крематорий, потому что в Москве без него обходятся только нувориши (это неприятно поразило маму) на двух такси. Я ехал вместе с Костиком в больницу Боткина, где мы должны были забрать тело и на катафалке вместе с дядей Сережей и Димкой двинуться в крематорий. Ужасающая пробка застала нас на мосту. Водитель, которому Костик уже подробно объяснил, куда мы едем и зачем, предложил выйти и добраться пешком:

— Так будет быстрее.

Мы начали пробираться через огромную вереницу машин. Неожиданно поток двинулся, и пришлось бежать, уворачиваясь от угрожающих железных монстров. Когда наши ноги коснулись долгожданного асфальта, тела уперлись в двух гибэдэдэшников, огромных, как железные кони.

Нас усадили в казенную "десятку" и начали отчитывать, как школьников, за переход дороги в неположенном месте. Костя жалостливым голосом начал апеллировать к их чувствам, указывая на пункт и цель назначения. Дополнительно он сообщил, что я иногородний, родственник, приехавший на похороны, что мы согласны заплатить штраф и что мы опаздываем.

Непробиваемые мужики засмеялись.

— Вам придется проехать с нами в отделение, чтобы составить акт…

Костя аж побледнел — похороны срывались.

— Вы войдите в наше положение — нас же ждут.

— Ты что, ничего не понимаешь? Еще минута — и вас самих надо было бы везти в морг. На одном только этом участке ежедневно пятнадцать трупов. Такие, как вы, между прочим.

Я видел, что Костя в общении с ними взял не тот тон, но решил не вмешиваться, чтобы не вносить сумятицу.

— Ребята, скажите, какой штраф заплатить, мы заплатим и пойдем, — Костя едва не плакал. — Мы и так уже опаздываем.

— С вас четыреста рублей — и убирайтесь на все четыре стороны.

Костя достал две сотни — остальные купюры были тысячными. Я достал из кармана еще две.

У больницы нас ждали.

Тут я впервые увидел Димку. Он почти не изменился за последнюю пару лет. Такой же большой. Полный. Его лицо было заплаканным, а руки тряслись. Он был полной противоположностью Кате. Дядя Сережа был не в себе. Он разумно задавал вопросы и разумно отвечал, но складывалось впечатление, что он не понимает, где находится и что случилось.

Нас повели по каким-то коридорам, которые закончились просторным залом, поразительно напоминающим ЗАГС, в котором расписывался Секундов. По стенам висели иконы, но не православные, а католические. Музыка, доносившаяся из скрытых динамиков, оказалась реквиемом.

На возвышении стоял гроб. В нем лежала та, что раньше была тетей Таней. Я вгляделся в нее и чуть не заплакал. Черты лица были узнаваемы, но это был другой человек. С ней произошли удивительные метаморфозы. А еще она была удивительно похожа на умершую Катю. То же лицо. Тетя Таня, похожая по комплекции на Катю, была полной женщиной, килограммов девяносто, не меньше, а в гробу лежала маленькая хрупкая женщина с кругленьким старческим личиком, в деревенском платочке.