Роман Савов - Опыт интеллектуальной любви

В пятницу Тани нет на работе, и я предлагаю Свете прогуляться. Мы идем по чудесной золотоосенней улице Баженова через несколько парков, дворами добираемся до памятника Уткину. Там тоже парк.

— Ты не боишься, что я расскажу о сегодняшнем дне Тане?

— Нет. Что ты ей скажешь? Что мы гуляли? В этом нет ничего предосудительного. Что я угостил тебя мороженым? Чтобы ты ни сказала, Таня сочтет, что ты говоришь все это из ревности.

— Мне пора. Ты проводишь?

— Конечно.

После того, что я сделал с Настей, ни одно действие в отношении этих женщин не могло рассматриваться как жестокое.

Провожая Свету, я осознаю, что не люблю ни ее, ни Таню, ни кого-либо еще. Меня забавляет интрига.

Мне вдруг стало интересно: смогу ли я переспать со Светой, если пересплю с Таней? И если да, то смогу ли снова вернуть потом Таню? Мне вдруг показалось, что моя власть над женщинами стала безграничной. При разрушении морали всегда возникают иллюзии абсолютной свободы и абсолютного могущества.

Сидя на лавке, я сдерживался, чтобы не поцеловать Свету. И мне казалось, что она будет не против. Только она обязательно расскажет Тане. Я не хотел играть ва-банк. Ибо ценность Тани была не больше, но и не меньше ценности Светы. Не меньше. И не больше.

Мир дико устроен. Дорогие отношения выбрасываются на помойку, а дешевым придается ценность. Влюбленные служат нелюбящим, а невлюбленные пользуются женщинами, которые влюблены в них. Ярмарка тщеславия. Я, плохо скрывая презрение, поцеловал Таню. Мы только что поели. От нее пахло едой. Это было неприятно. Но я не подал виду.

"Еще несколько таких поцелуев, и она сделается противной".

Я, шутя, потискал ее груди и попку. Она засмеялась и обняла меня.

Я, должно быть, монстр. Обманываю ее. Ввожу в заблуждение. Играю ее чувствами, не испытывая своих. Разве можно так поступать?

Она отдалась мне в третье воскресенье сентября. Девятнадцатого. В прихожей я с удивлением обнаружил ее сестру — семнадцатилетнее убогое существо, плохо владеющее речью и пребывающее в "сне разума".

— Таня, а что же Ольга не уехала?

— Нет.

— А она нам не помешает?

— Конечно, нет. Она ляжет у себя, а мы ляжем в зале.

Таких вещей не позволяла себя даже Настя!

Если бы не та испорченность, которую я приобрел, общаясь с Настей, если бы не моя бесчувственность, я ни за что не остался бы!

Мы поужинали. Попили чаю. И Таня начала разбирать постель.

Я сходил в ванную, умылся. Зашел в зал. Таня расхаживала по комнате в одной ночнушке, а Оля сновала туда — сюда, собирая вещи.

— Раздевайся? — обратилась ко мне Таня.

— Может, подождем, когда Оля уйдет к себе?

— А ты что, стесняешься?

Я фыркнул. Снял рубашку и джинсы, оставшись в одних трусах. Трельяж отразил похудевшее за три недели тело. Я выглядел примерно так же, как в период работы на заводе. Именно таким знала меня Настя.

Действия Тани до сих пор были такими прагматичными, такими целесообразными, что я растерялся. Я не знал, как приступить.

Она выключила телевизор.

— Только не входи в меня сразу. А то мне будет больно.

В зеркале я встретился с ней взглядом.

Обстановка была нелепой. Она болтала какую-то чепуху, разрушая атмосферу интимной связи. Внутри меня некто хохотал. Однако тело было готово. Это было связано с тем, что рядом лежит новая женщина, мною еще не изученная. Она сама привела меня сюда и ждет. Правда, мне не хочется ее изучать. Изучать Таню — значит, попусту тратить время. Она слишком проста. Я и так знаю, что будет. На что она мне?

Ее трясло. Ее груди были даже больше, чем я думал. Они оказались четвертого размера, но я не видел в них самостоятельной ценности. Таня не была желанным объектом, хотя груди ее могли бы стать предметом зависти большинства женщин.

Я спустился к ее животу, к ее ногам.

Мои ласки будоражили ее.

Она снова удивила меня, попросив перейти к делу.

Я зашуршал презервативом.

— Что это ты делаешь?

— Достаю презерватив.

— Не надо.

— Что значит, не надо?

— Я это не люблю. Хочу почувствовать твою сперму внутри.

От подобного заявления я опешил. Она была слишком хладнокровной и прямолинейной.

— Таня?

— Что?

— А предохранение?

— Я уже об этом позаботилась. Я нанесла гель туда, внутрь.

— Ты уверена, что это поможет?

— Вероятность защиты 85 %.

— А у презерватива — 100 %.

— Не сто, а 97 — он может порваться.

— Не хочешь использовать и то и другое?

— Ты боишься стать отцом?

— Слишком уж много раз я проходил через это!

— Не бойся, иди ко мне.

Она раздвинула ноги.

Я поднял их и положил себе на плечи. Они оказались коротковаты. Когда я придвинулся ближе, ее колени почти коснулись лба.

— Тебе не больно? У тебя хорошая растяжка? — пошутил я.

— Не больно, — она не поняла шутки.

Я ощутил жжение. Подумав, что дело, может быть, в мази, я, не обращая внимания на странное ощущение, начал делать то, что положено.

— У тебя жжет? — спросила Таня шепотом.

— Да. А у тебя?

— Тоже. В инструкции написано, что эта штука продлевает акт.

— То-то я думаю.

— Что, правда продлевает?

— Ощущения какие-то неострые.

— Это плохо?

— Может, не будем болтать?

Я очень трепетно подошел к проблеме ее оргазма, рассудив, что нет ничего хуже, чем кончить раньше.

И мне удалось дождаться. Акт длился очень долго, возможно, потому, что мазь снижала чувствительность не только моих рецепторов, но и ее. Мы поменяли несколько поз. Наконец, я почувствовал, что Таня кончает: начала, погрузив язык в мой рот, двигаться беспорядочно. В этот момент она была сверху. Так ей было удобнее, учитывая длину ее ног. Тогда я расслабился.

Я невольно сравнивал обыденность этого акта с ощущением невесомости от акта с Демонической, который произошел, когда "боги воскресли".

Таня, отдохнув, начала молоть всякую чепуху, а я думал о собственном равнодушии к женщине, которую возжелал лишь на мгновение, увидев впервые в приемной директора.

Постепенно я начал проваливаться в дремоту. Рядом лежало чуждое существо, а ночь, разбавленная светом фонаря, стала вечером. Сумерки. Я стою около киоска. Вдруг нападает тоска предчувствия. Я знаю, что сейчас появится Шиндякова. Чтобы не пропустить ее, как уже бывало (предчувствия, касающиеся встречи с ней — дело обычное), выхожу на середину тротуара. Это тот самый тротуар, где умерла женщина на Рождество. Шиндякова не видит меня. Идет прямо, но мимо. В своем шуршащем бордовом костюме, какой я недавно видел у девушки, похожей на нее. Я хватаю Настю за одежду, поворачиваю лицом к себе и, исходя из того, что она видела меня, но хотела пройти, строю разговор.

— Не убегай! Нужно поговорить.

Ей пора. Я понимаю это, как "Все кончено. Отпусти меня, ибо меня уже ждет другой". Становится одиноко в этом мире. Однако она добавляет несколько фраз, из которых следует, что она зовет меня к бабушке, что мы там будем жить с ней. Уже всегда. Причем это сказано таким тоном, что она и не сомневается…