Эрленд Лу - Мулей

3 июня

Кшиштоф взялся звонить мне по ночам. Он все время находит в доме и саду что бы еще подпра­вить и подолгу гуляет с Финч Хаттоном в лесу. Он старается казаться довольным жизнью, но на прямой вопрос отвечает, что этот темп все-таки не для него, слишком размеренный. Иногда он спрашивает, скоро ли я вернусь домой, а когда я отвечаю, что не думала возвращаться, он надолго замолкает. Если называть вещи своими именами, мне кажется, он думает обо мне в романтическом ключе, как о возможном партнере, но не решается сказать этого прямо, потому что уверен, что для меня отношения с ним немыслимы. На самом деле нет ничего немыслимого, всякая мысль имеет пра­во быть обдумана, другое дело, что конкретно эта не приходила мне в голову, так что мной она не проанализирована. А в принципе Кшиштоф впол­не ничего себе. Он приятной наружности, целеу­стремленный, заботливый, милый, но жизнь моя сейчас не связана с той частью мира. И на меня давит, когда по его молчанию я понимаю: он ждет, что я вернусь домой и как это будет замечательно. На кой фиг мне сейчас эти мысли? Они неумест­ны и не нужны мне. Я должна сконцентрировать­ся на том, что запланировала. Одна сорвавшаяся попытка еще туда-сюда, но если меня опять по­стигнет неудача, моя жизнь превратится в фарс. И я окажусь в замкнутом круге: чем важнее для меня будет справиться, тем меньше будет оста­ваться сил и решимости на очередную попытку.

5 июня

Психогейр испек домашний ржаной хлеб и ос­тавил буханку для меня у консьержа. Перевязан­ную ленточкой и с запиской, что он извиняется за вчерашнее. Надо бы его врачу показать.

6 июня

Сегодня летала с Луисом на учебном самоле­те на Тенерифе. Мы сели там на аэродром, пе­рекусили бутербродом с ветчиной, а по дороге на­зад сделали крюк и пролетели над побережьем Марокко. Я видела Африку. И едва сдержалась, хотела забраться в Сахару. Это наверняка запре­щено правилами. Но от Тенерифе Луис разрешил мне практически самой вести самолет, он толь­ко чуточку докручивал свой руль, потому что я слишком деликатно закладывала влево и вправо, но он уверен, что если я захочу, то быстро это освою. В какой-то момент он спросил, не боюсь ли я летать после того, что случилось с моей се­мьей. Консуэло рассказала ему. Ну и хорошо. Я- то ведь боюсь только одного, что народ, прослы­шав о моей трагедии, будет обращаться со мной как с фарфоровой куклой, но Луис вроде понима­ет, что так нельзя. Я честно ответила, что не бо­юсь, наоборот, в воздухе я чувствую себя ближе к маме, папе и Тому, поэтому больше всего хотела бы все время летать и на землю не садиться. Луис посоветовал мне попробовать воздушный шар или параплан, потому что там человек острее чувству­ет то, что изначально аутентично полету (Луис сказал «autentico», это слово мне очень понрави­лось). Там нет шума мотора, объяснил Луис, и это создает особое ощущение, ты слышишь свист воз­духа и чувствуешь кожей его прикосновение. Это больше похоже на полет птицы, еще сказал он. Но я не уверена, что хочу летать по-птичьи. Мне нра­вится, что у самолета есть стены, кресла и столи­ки, и поэтому он выглядит как помещение. Хотя бы изнутри. Это создает иллюзорное ощущение безопасности. И эта иллюзия разбивается вдре­безги вместе с каждым падающим самолетом. Ну и пусть. Возможно, к этому я и стремлюсь — упразднить все иллюзии о безопасности и надеж­ности. В моем случае фундамент уже раскрошил­ся, и теперь очередь остальных иллюзий биться и рассыпаться в прах, или одна за одной, или все разом с оглушительным, немыслимым грохо­том. Только так и вправду можно приблизиться к аутентичности.

Когда мы приземлились, Луис полез целовать­ся, но я напустила на себя строгость и сказала, что в крайнем случае в щечку и ни-ни. Я хорошо понимаю, почему он так обнаглел. Он думает, что комбинация испанского мачо с самолетом абсо­лютно беспроигрышна. Узнай он, что меня в этой паре привлекает исключительно самолет, он бы наверно расстроился, а его интерес ко мне поос­тыл, что существенно сократило бы мои возмож­ности летать. А этим мне бы не хотелось риско­вать. Консуэло всю неделю работает у орлов, по­тому что одна орлица там сидит на яйцах и все тревожатся, высидит ли она их и чем все кон­чится, потому что размножаться в неволе нелегко. Это я хорошо понимаю. Я и сама не хотела бы размножаться в неволе. Я и вообще никак не хо­тела размножаться, просто я не знала, что у олим­пийского чемпиона в шорт-треке может быть жи­вая сперма. Но теперь уж поздно, так что нече­го мне строить из себя недотрогу перед Луисом. Он славный и добрый. Если научит меня хорошо взлетать, надо будет переспать с ним. Так и быть. Переспать с такой блондинкой как я на засаленной кушетке в углу ангара будет апофеозом его сексуальных подвигов, и я сделаю ему такой по­дарок. Я ведь писала, что мне надо учиться вели­кодушию? Не помню. Возможно, написать забы­ла, но думала об этом точно.

7 июня

Весь день мучилась над пазлом. Хочу закон­чить его до Большого полета. И после меня оста­нется нечто такое, что заставит людей задуматься, знали ли мое настоящее «я». Еще ведь останется текст про Солнышко. Я наверно не упоминала, но он готов. Закатилось Солнышко. Жизнь ее скати­лась чертям под хвост. Дневник я возьму с собой. Со мной он и исчезнет. Оставить его в комнате отеля было бы слишком претенциозно. Все вос­примут его как своего рода прощальное письмо, которое я написала, чтобы объяснить свой посту­пок. Но все было не так. Я жила своей жизнью, меня настигла трагедия, и у меня пропало желание идти дальше. Тут нечего объяснять. Это никого не должно удивлять. Кстати, с пазлом я очень про­двинулась. Я начала с левого нижнего угла и поч­ти собрала одного младенца и низ второго. Жутко скучное занятие, что и говорить. Все кусочки оди­наковые, коричневые, потемнее, посветлее, и если картинка когда-нибудь и соберется, то все равно будет отвратительная. Бессмыслица.

8 июня

Летала с Луисом, и он позволил мне самой поднять самолет в воздух, я справилась отлично и переспала с ним потом на засаленной кушетке. Вполне ничего. А для него как рождественский подарок. Он едва поверил своим глазам, когда я без всяких просьб задрала юбку и легла на кушет­ку. Он так обрадовался, что я и сама почти была рада, что доставила ему радость.

И он так возбудился, что предложил взять Консуэло и Йога, то есть Яго, и, например, Кон­станцию и психогейра и слетать в субботу на Ланзарот. Он думает, что психогейр — это настоящее имя; вот смешно, и просто мечтаю услышать, как он вот так к нему обратится. Тем более с этим испанским акцентом. На Ланзароте есть неболь­шая долина, где застывшая лава образовала есте­ственную посадочную полосу. Их аэроклуб иног­да летает туда, они жарят на гриле мясо и спят в палатках. Проговорив два последних слова, он по­смотрел на меня очень выразительно. Смотри-ка, едва успел получить то, что хотел, как уже строит планы на большее. По-моему, довольно муторно собирать толпу народа, лететь на другой остров, разбивать лагерь, ставить палатки и морочиться с грилем, только чтобы поскакать на мне десять минут. Но он, похоже, рассуждает иначе. Хорошо все-таки быть мужиком. Возможно, я бы иначе переживала свою боль, будь я мужчиной. Трахала бы всех подряд до потери чувств.