Ричи Достян - Два человека

Валька, взглянув в его серо-васильковые глаза, ударил себя по лбу и завопил:

— Джульбарс!

Мятые ушки дрогнули и напряглись, взгляд по-прежнему был смел и весел, но в тот момент, когда Валька дарил ему лучшее собачье имя, щенок меланхолично прикрыл глаза, а когда открыл их снова, стало ясно, что Джульбарс ни о чем больше не думает, он хочет спать.

— Погоди крестить-то, — засмеялась тетя Лиза. — Может, твой барс — вовсе сучка.

Валька покраснел, восприняв это как неслыханное ругательство, и схватил щенка, чтобы она не вздумала его осматривать. А тетя Лиза смеялась и говорила:

— Ты вроде одного чудака, который в соседней деревне живет. Он тоже от большого ума скотине имен понадавал. Собака у него Гавриил, коза — Магдалина… Курицу Татьяной зовет, ой!.. Так и кличет: «Та-тья-тья-тья-на!»

Ничего смешного Валька в этом не нашел; поднялся, крепко прижимая Джульбарса к груди.

— Не домой ли собрался? — спросила тетя Лиза.

— Да, ему давно пора спать.

Тетя Лиза перестала смеяться.

— Кто ж тебя с ним впустит?

— Как?

— А так, не поросенка в дом несешь. Сроду в том дому не бывало бесполезной живности, в том дому уважают замки — их кормить не надо.

Валька стоял пораженный. Тетя Лиза была права. Как он об этом не подумал?.. Что же теперь делать? Во-первых, Валька к Джульбарсу уже привык; во-вторых, полюбил его на всю жизнь и с первой же минуты считал своим.

Валька сел обратно на скамью, покачивая на руках спящего щенка, и думал, думал… А выхода никакого не было. Из комнаты солнце уже ушло. Маленький клинышек его оставался еще на подоконнике.

Тетя Лиза разрешила сидеть у нее столько, сколько Валька хочет. И он сидел. А она готовила обед. Приготовила. Убрала картофельные очистки, сняла с себя фартук и взялась за вязанье. Они решили, что пока Джульбарс побудет здесь. Валька смирился, потому что, в сущности, его овчар только будет ночевать у тети Лизы, а днем…

За окном Вальку кто-то звал настойчиво и тревожно. Голос доносился издалека. Еще до конца не узнанный, он входил тяжелым холодом в Валькины ноги, руки, а в тот момент, когда Валька узнал, чей это голос, сердце его стукнуло громко и твердо, как железка.

Он еще ни о чем не успел подумать, а уже какая-то посторонняя сила подбросила его на ноги, вытолкнула на крыльцо, в густые сумерки.

Его звала Ксюша. Они чуть не столкнулись на крыльце.

— Где он, а?.. Говори, когда видал, а?

Вальке казалось, что он отвечает. Ксюша трясла его за плечи. Поняв, что он ничего не знает, Ксюша метнулась прочь и завыла:

— Юу-ухим!.. Юу-у-хим!..

Валька бежал за ней, просил остановиться. Но она его не слышала, оглушенная собственным криком.

Только уже у самого дома Валька наконец понял, что Ксюша ранним утром уехала в город за семенами и час назад вернулась. Когда она уезжала, Ефим еще спал. Больше она его не видела, и соседи говорят — никто его не видел…

Заикаясь и повторяя одно и то же по нескольку раз, Валька рассказал ей все как было.

— Господи! — всплеснула руками Ксюша. Валька даже оторопел, увидев отчаянную радость на ее лице. — Заблудился! Господи, чего же ты молчишь?!

Она замоталась по комнате, нашла фонарь, зажгла, и они побежали в лес.

Свет фонаря только понизу раздвигал темноту, а шум хвои катился где-то очень высоко, делая гигантскими деревья. Ксюшин голос, кликавший брата, уходил в далекую черную пустоту и не возвращался откликом. Только хруст да звон бьющегося под ногами льда. Они оба слушали этот звон, пока Ксюша опять не затягивала невыносимо долгого: «Ю-у-у-у-хи-им!» Этими однообразными звуками ей удавалось, выкричать все, что творилось в Валькиной душе, — от жуткой надежды до полного отчаяния.

Прогудел паровоз, коротко и равнодушно. Потом долетел перестук колес. Приближаясь, он становился жестче и оборвался вдруг, словно поезда и не бывало.

Шли все медленнее. Бился под ногами лед; казалось, шаги жуют, жуют растущую тревогу, а когда она уже мешала дышать, темноту снова раздирал Ксюшин голос.

Они останавливались и долго слушали. Поблизости — ни шороха, лишь по высокому весеннему небу ветер нес грустный шум еловых игл.

На просеке не было никаких следов. В желтом круге света лежал нетронутый ломкий лед.

Ксюша то и дело приподнимала фонарь, чтобы видеть дальше. Валька сейчас понимал больше, чем она, и следов не искал. Ефим прошел здесь по воде. Его следы затянуло льдом.

И вдруг сердце снова ударилось, как железка. Валька увидел расщепленный конец Eфимовой палки, вмерзшей в лед у края просеки…

Он ничего не сказал Ксюше, но после этого хотелось попросить, чтобы она больше не кричала. Она сама перестала почему-то. Только раз еще надорвал душу Ксюшин крик, когда они уже подходили к дому. Это был уже не крик, не зов, а плач по умершему. Он словно разбудил Вальку от кошмара и тут же подтвердил, что кошмар этот наяву, что он — Валька — виноват во всем. Он ушел из леса. Он оставил друга одного… Он забыл, он нн разу не вспомнил о нем.

Когда они уже дошли до Ксюшиных сеней, Валька решил, что войдет с нею и скажет, что это он виноват. И пусть она еще сильнее заплачет, пусть она его ударит, пусть она что хочет…

Ксюша толкнула дверь. В комнате стояла бурая муть табачного дыма. На полу отплясывали отсветы огня топившейся печи. Гришка сидел подле нее. На топчане в углу, укрытый поверх одеяла ватником, лежал Ефим.

— Живой! — вскрикнула Ксюша и кинулась к нему.

И Валька повалился Ефиму на ноги и, обняв их через одеяло, заплакал.

Счастливыми слезами плакала Ксюша и все допытывалась: что с ним было? Где нашли? Кто да как? Ефим молчал, отвернув лицо к стене. За него отвечал Гришка, от неловкости бренчавший кочергой: нашел его железнодорожный обходчик в трех километрах от станции… Сам, говорит, заблудился. Ну, замерз. Привезли его на санях добрые люди. Ну, лежит, напоить его надо, чем зря реветь…

И Ксюша, измученная до невозможности, в мгновение поднялась, ожила — и за дело! Вещи как будто сами бросались ей в руки. Ветер ходил по комнате от нее.

Гришка был послан за водкой. На печке закипала в чугунке картошка. Ефим лежал переодетый в сухое и теплое. Сама она умчалась куда-то за козьим салом, чтобы натереть ему ноги.

Наконец они с Ефимом остались вдвоем; у Вальки кружилась голова от тепла, от голода, от табачного дыма. Он дышал, и было приятно дышать, потому что теперь можно спокойно дышать — из-за тебя никто не умер!..

Валька сунул руку под одеяло, отыскал Ефимову руку. Ефим ответил на пожатие и медленно повернул к Вальке лицо. Оно было сейчас совсем другое — маленькое, бедное какое-то и некрасивое…

Он лежал, полуприкрыв веки; губы шевелились. Валька наклонился и расслышал: «Не смог, даже этого не смог…»