Барбара Квик - Девственницы Вивальди

— Бледность, кажется, проходит, — заметила сестра Лаура.

Зеленые глаза Марьетты наполнились слезами; ничего не ответив, она отвернулась.

— Не сомневайся в своей красоте, — я гладила ее по руке, — ты нисколько не хуже Джульетты. Просто художница представляет эту богиню именно с таким оттенком кожи, как у нее.

Марьетта лишь покачала головой и прошептала:

— Ты совсем ничего не знаешь о жизни, Анна Мария.

Мне эти слова показались незаслуженной обидой, и я отняла руку.

Пришел помощник доктора и велел нам с сестрой Лаурой выйти, пока Марьетту будут осматривать. Мы стояли и ждали под самой дверью, когда помощник вдруг вышел и велел мне сходить за настоятельницей.

Настоятельница, как только я передала ей сказанное, тут же меня отпустила.

Из-за визита художницы репетицию отменили, а до следующего занятия оставался еще целый час. И вот я достала свою скрипку и отправилась к своему любимому окну, где и обратилась к музыке за утешением, стараясь выразить в ней свои чувства. К счастью, музыка необъятна и может вместить все, что угодно, — все мои вопросы, все сомнения и страхи.

Ах, матушка, нося маски, мы вводим в заблуждение не только других, но и самих себя!

Потом пришла Джульетта, чтобы позвать меня на урок, и мы, взявшись за руки, пошли в класс.

— Марьетту скоро выдадут замуж! — шепотом сообщила она мне.

— С чего вдруг?

Даже теперь я не находила в себе достаточно сил признать очевидное.

— Так ведь она беременна!

Стоило ей вымолвить это, как я осознала ту незримую завесу внутри, которой отгораживалась от правды. Стыд и отвращение к самой себе почувствовала я, поняв, что давно обо всем знала, но не решалась допустить. И снова я ощутила на своих плечах бремя вины за то, что позволила Марьетте предаться глупому порыву. И за то, что не захотела видеть происходящего прямо у меня перед глазами.

Матушка, прошу, помолись за Марьетту и за ее будущее дитя. Моли, чтобы она сумела обрести такую безграничную любовь, силу и доброту, каких не знала доныне. Проси и за меня — чтобы в будущем мне была дана такая ясность разума, которая помогла бы мне распознать Истину и всю жизнь идти на ее свет.

Вероятно, когда-нибудь придет день, когда женщина-композитор исключительного дарования завоюет высоты, равные достижениям Розальбы, и будет жить в la Serenissima, не нуждаясь в покровительстве мужа или какого-либо заведения. Но тем из нас, кто больше зависим от своего инструмента, нежели даже от самого Господа, — тем, кто интерпретирует музыку, а не творит ее, — этот путь всегда будет заказан. Разве можно такое представить, если сейчас только монахиням разрешается выступать на публике? Здесь заключена одна из величайших несправедливостей этого справедливого города. И это заставляет меня мечтать иногда о других городах — Лондоне, Париже или Вене, где, по слухам, женщин-исполнительниц действительно жалуют и время от времени приглашают выступать на сцене.

Но разве я когда-нибудь смогу уехать из Венеции? Подобные мысли каждый раз напоминают мне о Джульетте, которая хоть и не осталась в одиночестве, а все равно окончила жизнь в нищете и страданиях.

На следующий день, едва я закончила письмо матушке, меня вызвали в кабинет настоятельницы. Марьетта сидела на стуле, а над ней застыла Ла Бефана с багровым, словно свекла, лицом. Сестра Лаура за столиком сбоку делала какие-то записи.

— Анна Мария, — достаточно благожелательно обратилась ко мне настоятельница. — Маэстра Менегина утверждает, что ты, пожалуй, поможешь нам разобраться с этой загадкой.

Я украдкой бросила взгляд на Марьетту. Последнюю ночь она не ночевала в дортуаре, и с тех пор, как пошли слухи о ней, никто из нас ее не видел. Выглядела она не лучше, чем вчера, — то же позеленевшее лицо; мне показалось, что ее сейчас снова вытошнит.

— Я к вашим услугам, преподобная мать.

Ла Бефана неожиданно и резко спросила:

— Так встречалась или нет Марьетта с мужчиной в лесу во время поездки на Торчелло?

Я снова посмотрела на Марьетту. Судя по виду, ей было совершенно все равно, что я отвечу.

— Анна Мария, будь добра, ответь на вопрос маэстры Менегины, — поторопила настоятельница.

Я произнесла про себя краткую молитву и, пытаясь дословно вспомнить историю, преподнесенную Ла Бефане в тот день, пока мы сидели с ней на колокольне, начала:

— Мы с Марьеттой вместе пошли в лес… Меня мутило… и я попросила ее уйти.

— Да-да, эту историю мы уже слышали, figlia mia.

Настоятельница сложила на груди руки, ожидая продолжения.

Марьетта тем временем начала тихонько хныкать, по щекам покатились слезы. Но когда она заговорила, некая натянутость в ее голосе заставила меня насторожиться.

— Скажи им! — всхлипывала Марьетта. — Если они мне не поверят, я погибла!

— Там был мужчина, — вмешалась настоятельница. — Узнаешь ли ты его, Анна Мария, если увидишь снова?

— Да, — ответила я, поскольку ни минуты не сомневалась, что узнаю. — Наружность у того господина была очень даже примечательная.

Ла Бефана немедленно уцепилась за это признание:

— Значит, ты признаешь, что солгала!

Настоятельница жестом призвала ее к молчанию.

— Разберемся с этим позже, — проронила она и вновь обратила пристальный взгляд к Марьетте: — Обдумывай свои слова, дитя мое. Твоя будущность, как и будущее многих других, зависит от твоего ответа.

Взгляды всех присутствующих в кабинете были прикованы к Марьетте. Мне тогда подумалось, что даже сейчас, по горло в беде, она рада, что оказалась в центре всеобщего внимания.

— Кто отец ребенка, дитя мое?

Марьетта возвела глаза к небу, и хорошо бы Розальбе видеть ее лицо в этот миг! Воистину, с нее можно было писать саму Пресвятую Деву. Марьетта набрала в грудь побольше воздуха и, прежде чем ответить, обвела нас всех взглядом.

— Это второй сын Андреа Фоскарини.

Едва она успела это вымолвить, как сестра Лаура тихо вскрикнула и повалилась на пол.

— Прямо какая-то эпидемия обмороков, — констатировала настоятельница. — Анна Мария, сбегай за доктором!

Когда я вернулась вместе с врачом, ни Марьетты, ни Ла Бефаны уже не было в кабинете. Через приоткрытую дверь было видно, что сильно побледневшая сестра Лаура уже снова сидит на стуле и отпивает вино из стакана. Я услышала, как настоятельница говорит: «Посмотрим!», но тут доктор постучался и тем самым обнаружил наше присутствие.

Поздно вечером меня вызвала маэстра Эвелина и, взяв под руку, повела в parlatòrio. Мы стали спускаться по лестнице.

— Сколько волнующих новостей, Анна Мария! — нашептывала она мне приятельским тоном, словно являлась вовсе не наставницей, а одной из нас (впрочем, так оно и было до прошлого года, когда ее назначили маэстрой). — Правление разрешило Джульетте позировать художнице полуобнаженной. А Марьетту либо выдадут замуж, либо выгонят с позором — в зависимости от того, что скажешь ты.