Джонатан Эймс - Проснитесь, сэр!

– Хасид, Дживс!

– Да, сэр. О чем недвусмысленно свидетельствует его одежда.

Мне пришло в голову, что хасид, возможно, не воссылает благодарение, а имеет нечистые помыслы. Насколько мне известно, хасиды мучительно одержимы сексуальностью – впрочем, не больше всех прочих людей и, если хорошенько подумать, определенно не больше среднего, почти всегда сексуально озабоченного еврея.

– Как по-вашему, Дживс, почему мы, евреи, почти всегда сексуально озабочены?

– Я этого не знал, сэр.

– Это так, Дживс. Когда дело доходит до секса, мы, евреи, полностью теряем контроль над собой. По-моему, это, как многое другое, объясняется дарвинизмом.

– Действительно, сэр?

– О да. Возможно, активная сексуальность евреев – наследственная особенность, эволюционная компенсация укороченной продолжительности жизни из-за погромов, геноцида, тугого кишечника и общей неприязни. Пусть мы живем недолго, но обладаем таким либидо, что успеваем пополнять численность рода, пока нас не убили. Однако спасительная для нас сексуальность, Дживс, в то же время представляет проблему, дополнительно сокращая срок жизни. Мы, евреи, вечно заводим громкие романы, которые попадают в газетные заголовки, или пускаемся в извращения, чего неевреи не любят. Либо считают отвратительным, либо завидуют, что сами на то не решились. Возникает некий безумный порочный круг, в который вовлекаемся только мы, евреи: прелюбодействуя, сохраняем жизнь своей расе, но из-за похоти подвергаемся еще большей ненависти и презрению, что ведет в результате к дальнейшим погромам, инквизиции и геноциду, не говоря о квотах в Гарвардском университете.

– Я бы напомнил, сэр, что и у неевреев масса сексуальных проблем.

– Правда, Дживс. Похоже, у всех народов имеются те или иные проблемы с сексом. У мусульман – несомненно, хоть гарем очень удачное изобретение. Хорошие обычаи у азиатов, если не принимать во внимание, что они бинтуют женщинам ступни, наверняка очень больно. Впрочем, это почти уже вышло из моды. Думаю, все мы были б гораздо счастливее, если бы самостоятельно клали яйца, ограничиваясь только дружбой и избавившись от необходимости ложиться друг на друга, проникая в чужое тело.

Прежде чем Дживс успел ответить на замечание о кладке яиц, нам встретились еще несколько хасидов – мужчин и женщин, – сидевших в креслах-качалках на веранде другого старого деревянного дома. Здесь, в деревенской глуши штата Нью-Йорк – в деревенской глуши Америки, – они были на удивление неуместными. Все, что находится за пределами городской черты Нью-Йорка, в радиусе около семидесяти пяти миль, представляется мне Америкой, экзотической страной, куда я редко попадал в своей жизни. По моему личному географическому ощущению, Нью-Джерси тоже не Америка.

– Хасиды-поселенцы, – молвил я, разглядывая хасидов в качалках. – Наверно, готовятся к оргии. Знаете, Дживс, хотя я понимаю еврейское либидо – мое собственное! – раньше, каюсь, питал предубеждение против хасидов в связи с сексуальными проблемами. Просто их в шляпах и с бородами очень легко заметить на порнографических шоу и в стриптиз-клубах. В отличие от всех нас остальных им трудно анонимно грешить, поэтому у меня возникало несправедливое и невзвешенное впечатление о хасидах.

– Их внешний вид отличается от общепринятого, сэр.

– Кто я такой, чтоб судить, Дживс? Если б я в первую очередь не принадлежал к их кругам, то не смог бы прийти к нездоровым суждениям. Нельзя характеризовать целый род по нескольким сбившимся с пути ребятам.

– Отель «Адлер», сэр. Я бы посоветовал повернуть.

– Хорошо, Дживс. Спасибо, что заметили.

Вот он – величественный отель «Адлер». Стоит справа от дороги, на вершине лужайки, круто вздымавшейся под углом почти в шестьдесят градусов. Я плавно повернул «каприс» на подъездную дорожку.

«Адлер» был великолепен: деревянный, трехэтажный, выкрашенный белой краской, как свадебный торт, с красной обшивкой, игравшей роль мороженого. Большие зеленые двери, огромный передний двор. Ныне подобных отелей уже не увидишь. Не знаю, когда вам они в последний раз встречались, но теперь таких точно нет.

Впрочем, виден был возраст здания. Крыша просела, краска облупилась, земля вокруг посерела, строение целиком покосилось вперед, как бы готовое рухнуть от истощения. Оно слишком долго было красивым, окруженное безошибочной аурой былого великолепия, но, как я обнаружил, былое великолепие всегда великолепнее настоящего, если вы меня понимаете.

Подъезжая к стоянке, усыпанной гравием, я с тревогой заметил отсутствие других машин – естественно, дурной знак, хотя я его проигнорировал точно так же, как предупреждение кассира. Дживс остался в «каприсе», а я поднялся по длинной бетонной лестнице, ведущей во внутренний двор к парадному подъезду.

С необычайной уверенностью рванул на себя зеленую створку двери, потом другую – обе заперты. Позитивное мышление практически истощилось. Я тем не менее не отступился. Увидел дверной звонок, позвонил, притворяясь, будто не очутился на грани катастрофы, осторожно взглянул на себя в дверное стекло. Поправил галстук, пригладил тонкие, но элегантно лежавшие волосы, дотронулся до неоперившихся оранжевых усов и вдруг превратился в старушку в чепце. Способность, подобно Тиресию, [29]мигом обернуться пожилой представительницей противоположного пола несколько озадачивала. Неужели белая горячка – я целый день не пил.

Дверь открылась, предо мной предстала та самая старушка в чепце.

– Что вам нужно?

В произношении слышался идиш, лицо русского типа – я понял, что возникла оптическая иллюзия. Услышав звонок, старушка просто выглянула в дверное стекло в тот самый момент, когда я рассматривал свое отражение. Всегда приятно объяснять подобные явления разумным научным способом.

– Мне очень нужен номер, – сказал я. – У вас открыто?

– Нет. У нас был пожар. Откроемся через неделю. Тогда и приходите.

Лицо у нее было круглое, пухлое, с темновато-желтой от возраста кожей. Рост около пяти футов двух дюймов, одета в вылинявший синий домашний халат, на ногах старые шлепанцы телесного цвета, может быть много лет не сменявшиеся. Возраст где-то от шестидесяти пяти до девяноста пяти. А глаза еще старше. Они видели, как с горы сошел Моисей со скрижалями; помнили, когда возникло слово «клуц» – недотепа. У нее был солидный животик. Меня пронзила страсть к молодой женщине, какой она была когда-то.

– Я не могу прийти через две недели, – взмолился я. – Мне сейчас нужен номер. Я долго ехал. Послать меня нынче вечером дальше равносильно убийству. Мне действительно нужен номер. Деньги не имеют значения.

Я вытащил из спортивного пиджака бумажник, подчеркнув последнее красноречивое замечание.