Мартин Эмис - Успех

Я дал ему двенадцать пенсов.

— Ну-ка, что у тебя там? — спросил я.

Деймон молча извлек из кармана пиджака книжку в цветастой мягкой обложке.

— Так, значит, почитываем помаленьку? — Я мельком взглянул на обложку, изображавшую двух усмешливо обнимающихся девиц в трусиках. — Лесбиянки. Ты что, интересуешься лесбиянками?

Деймон покачал своей хворой головой.

— Так, значит, не любишь лесбиянок.

Деймон кивнул своей хворой головой.

— Почему?

— Противно, — сказал он.

— Тогда какого черта ты про них читаешь?

Деймон пожал плечами.

Господи, до чего же у него был болезненный вид.

— Что-то ты неважно выглядишь, Дейм.

— Да, я знаю, — сказал он.

— Сходи принеси мне кофе, давай-давай.

Без нее офис выглядит опустевшим. Все — кроме меня — говорят, что скучают по ней. Хочется, чтобы они поскорее перестали так о ней говорить. Только я один имею право претендовать на нежные воспоминания о ней. По большому счету нежные. Но с этим тоже надо кончать.

Когда я шел вечером от метро — портфель, зонтик (вы бы тоже, небось, носили зонтик, будь у вас такие волосы), — я снова увидел замудоханного хиппи. Я увидел его на помойке возле задней двери «Бесстрашного лиса», он сам был похож на груду мусора, полузаваленный блестящими черными мешками и драными картонными коробками. Перейдя улицу, я остановился рядом с ним. На нем было пальто, стянутое какими-то ремнями и веревочками. Очевидно, он одевался так, предвидя холодную ночь, и беспомощно обливался потом целый день. Волосы его торчали колтунами по всей голове. Он что-то бормотал себе под нос, руки тщетно шарили по асфальту. Я подошел еще ближе.

— Хотите сигаретку?

— Я у всяких импотентов курево не клянчу.

— А кто клянчит? — спросил я, немало пораженный. — Просто предлагаю вам закурить.

— Я от всяких импотентов милостыню не беру.

— Откуда вы знаете, что я импотент? Мы всего пару минут как знакомы.

— Импотент.

— …Как, черт возьми, дошли вы до жизни такой? Как, черт возьми, вам это так скоро удалось?

— Ненавижу все это дерьмо — вот как.

— Но послушайте. Какое дерьмо? Где?

— Все вы дерьмо. Все — импотенты.

— Я? Я сам практически такой же несчастный, как вы. Сам практически бродяга.

— Ты? Нет уж.

— Так кто же я такой?

— Просто кусок дерьма. — Он рассмеялся. — Самый вонючий.

— Послушайте, хотите какого-нибудь скипидара, или лака, или лосьона, или что вы там пьете? Могу подбросить пару фунтов, если хотите.

— Пошел ты, — сказал он.

— Сам пошел.

Может, он и прав. Может, я и в самом деле дерьмо — самое вонючее. Должен сказать, все это очень лестно.

Урсула переехала в конце прошлой недели.

Я помогал. Мы забрали все ее вещи из общежития и привезли сюда на такси. Стоял яркий прохладный субботний день, промытый ночным дождем и похожий на один из тех дней, когда новые жизненные циклы смутно маячат в воздухе. Мы ехали мимо садов, в которых немногочисленные пары играли в теннис в тени деревьев и мужчины в ослепительно белых брюках, стоя на солнце, обсуждали результат последнего крикетного матча. Даже Квинсуэй, казалось, держал себя под контролем, пока такси хрипло катило по мостовой, а самолеты расслабленно и по-свойски разрезали беспрепятственно гладкое небо. Урсула расплатилась, молодой шофер с восхищением поглядел на ее все еще перевязанные запястья.

Урсула попыталась помочь мне с вещами, сгибаясь и пошатываясь даже под самой легкой ношей, но все же основное задание — три раза в одиночку подняться на лифте — было поручено упитанному Теренсу. «Гардеробная комната», через которую, не успев и глазом моргнуть, можно проскочить от меня в ванную, просто кусок коридора, даже не заслуживающий называться комнатой, с ее покатой койкой, узким подоконником и ковром в двадцать четыре квадратных фута, похоже, пришлась Урсуле по душе.

— Мне всегда нравилась эта комната, — сказала она, распаковывая один из своих хаотически сложенных чемоданов.

Я мельком взглянул из-за своего стола в смежную дверь, с трудом представляя себе, как часто мне придется видеть Урсулу обнаженной и какие именно части ее обнаженного тела будут мне видны.

— Где Грегори? — спросила она, впрочем довольно равнодушно.

— Поехал к этому старому пидору Торке.

— М-м. А почему он туда так часто ездит?

— Потому что сам пидор.

Она пригласила меня на ланч в винный бар с сомнительной репутацией на Вестборн-гроув — скудно освещенное место с низким потолком, полное воскресных головорезов. Сам я захаживал туда довольно редко, и мне было приятно заметить удивленно-возмущенные (словно их предали или обманули) взгляды на лицах водителей спортивных машин в шейных платках и здоровяков с тяжелыми ягодицами, которые неуверенно кучковались, готовясь к еженедельному ланчу. Я взял Урсулу под руку, демонстрируя свою куртуазность, и чувствовал себя одновременно шикарно и дерьмово, пока мы поглощали не приправленный маслом салат из свежих овощей, тонко нарезанную поджарку и старый сыр. Я настоял на том, чтобы заплатить за вино, которого мы заказали две бутылки, из которых она выпила два стакана.

После этого, под искоса наблюдающим за нами солнцем, мы пошли на Квинсуэй в поисках чего-нибудь легкого, что можно было бы взять домой к ужину. Мы удачно купили пару пирогов в пластиковой упаковке, но я почувствовал, что Урсула начинает нервничать и дергаться из-за всей этой жары, грязи и шума, и мы вернулись домой, где провели остаток дня в комнате Грегори (думается, это вполне нормально, учитывая наши родственные отношения. Какое-то время я старательно провоцировал в нем параноидальную реакцию на мое присутствие. Вряд ли это сработало. Так или иначе, это было слишком утомительно, и теперь уже я снова параноидально реагирую на него), листали газеты и смотрели его телевизор. Часов в семь Грегори вернулся. Он выглядел более усталым и раздраженным, чем когда бы то ни было (просто приятно посмотреть), никак особенно не отзываясь на присутствие Урсулы. Внезапно он показался совершенно безобидным — и когда обронил пару слов насчет того, что хочет соснуть, это прозвучало абсолютно естественно и безобидно, и мы с Урсулой разошлись по своим комнатам внизу. Без дрожи в голосе могу сообщить, что потом мы слушали пластинки и болтали, пока не пришло время ложиться (даже забыли про пироги). Я первый пошел в ванную: когда я вышел, она сидела на кровати, очень близко, поджав ноги как индианка, в бледно-серой ночной рубашке, складки которой дымчато переливались. Она потянулась ко мне, я нагнулся, и она чмокнула меня в щеку.

— Кстати, зачем ты это сделала? На память?

— Это все голоса.

— Какие голоса?

— Ну, которые у меня в голове.

— Выходит как бы, что это они тебе подсказали?