Сергей Антонов - Лена

Павел Кириллович затянулся, и цигарка осветила его худощавое лицо.

— Павел Кириллович, — сказал Дементьев, — как вы думаете, может участок поднять полуторный посев? Только по-честному.

— Может быть, и может. Затея-то интересная.

— А если интересная, я бы за это дело стал биться.

— Головой об стенку, — сказал председатель. — Или не знаете, что за перерасход зерна под суд? Или не знаете, что это преступление?

— А погубить дело, которое людям пользу принесет, это не преступление, товарищ председатель? Дайте-ка закурить…

— Садись, не волнуйся. Обожди. Сколько тебе лет?

— Двадцать пять.

— Ну вот. А мне тридцать пять. А ты мне такое говоришь, будто я против Советской власти. Нет, милый, я на войне был и пришел оттуда, кое-чему научившись. Вот выйди на дорогу и спроси первого встречного: хорош ли председатель? И послушай, что тебе скажут. Это, милый, большая наука, чтобы тебя уважали и слушались твоего приказа. Этой науке в школе не учат. Ты думаешь легко было поднимать хозяйство на пустыре, на головешках, ты думаешь легко было с людьми, уставшими от войны, от голода? Легко ли, когда хлеба прошлый год было вот столько? — Он что-то показал пальцем, но в темноте не было видно его руки. — Не легше ли было мне поехать на Урал куда-нибудь или в Сибирь? Нет, не знаешь ты, товарищ Дементьев, сколько ночей не спано, сколько дум передумано…

В избе напротив задули свет, и стало еще темней.

— И еще я на войне научился, — продолжал Павел Кириллович, — сам слушаться приказа и уважать приказ, потому что этот приказ идет от Советской власти и от партии. И выполняю их приказы. И тебе, товарищ Дементьев, советую. Вот райзо приказал не давать, я и не дам.

— И так вот и будете сидеть сложа руки?

— Как это — сложа руки? Ты вот не знаешь, а я зерно давал на свой риск. А потом бумага пришла — я обратно взял. Должен я подчиняться?

— Какая бумага?

— Нет, ты скажи, должен я подчиняться райзо?

— Подчиняться должны. Но самое главное, что вы должны, — это всеми своими силами, сколько их есть у вас, поддерживать новое, если это на пользу людям.

— Ты мне чужие-то слова не говори. Я их и сам знаю.

— Я коммунист. И вы коммунист. Значит, эти слова нам не чужие. Наши с вами эти слова…

— Ты что — член партии? — спросил Павел Кириллович.

— Да.

— Ишь ты какой! А я думал, ты еще комсомолец.

Павел Кириллович далеко отбросил окурок, и красный глазок заблестел на дороге.

— Так что же, выходит, не договорились мы с вами? Значит, все по-прежнему остается?

— Знаешь что, Петр Михайлович? Бросать это дело, конечно, жалко. Пускай другой колхоз попробует.

— Чего вы делите: один колхоз, другой колхоз. Или все мы не один колхоз? Не нам с вами ждать, что другой колхоз сытую жизнь наладит, Павел Кириллович… Пропащие те люди, которые покоя ищут. Ни покоя они не найдут, ни счастья. Вот другое дело — скидывать старое и поднимать новое, и так до самой смерти. И ничего не бояться. Покоя тебе не будет, а счастье — вот оно. Если делаешь с думкой, что для людей польза, — все постановления обернутся в твою сторону, и поклонятся тебе в ноги.

— Гляди, не поклонятся.

— Где вы живете, Павел Кириллович? Кто у нас постановления пишет? Народ пишет. Вы пишите. Так как же…,

— Гляди-ка, как ты за Ленку агитируешь, — улыбнулся председатель. — Если бы не Ленка, наверное, не был бы такой принципиальный.

— Ну вот, вы и думаете неизвестно что, — смутился Дементьев. — Не понимаем мы друг друга. Кончим этот разговор.

— Да чего уж там, кончим! Ладно уж. Только за Ленкой ты зря ходишь. Я давно тебе хотел сказать.

— Я знаю.

— А знаешь, так и ладно. Пошли отдыхать.

— Пошли.

— Дам немного из своего НЗ. Только ты, будь добрый, мне бумажку какую-нибудь пришли. Чтобы оправдание было… А то мало ли… Тише стучи — Мария Тихоновна заругается.

Они на цыпочках прошли в сени, и Павел Кириллович по старой привычке выдернул бечевку, подвязанную к щеколде, из дырки в двери.

Часа в четыре утра Павел Кириллович пришел к тете Даше и велел отмерить для бригады Зориной дополнительные семена. Лена узнала об этом в поле и сперва не поверила. Потом она догадалась, чьих это рук дело, побежала было разыскивать Дементьева, чтобы сказать ему спасибо, но по дороге узнала, что агроном чуть свет уехал в район, приедет теперь не скоро, и вернулась.

Начали сеять. Почуяв в руках долгожданное зерно, ребята обрадовались. Ни один не пошел среди дня домой обедать. Лена вернулась к ночи, и Пелагея Марковна украдкой ворчала: как это целый день не евши. А на другой день Пелагея Марковна сговорилась с бабами, наварила ведро щей, завернула его в одеяло и отправила на подводе к тете Даше на поле. Все равно ведь не придут девки.

Когда подвода со щами подъехала, тетя Даша велела остановить трактор и сделать на полчаса перерыв.

Разостлали брезент, уселись. Настя, став на колени у ведра и прикусив язык, стала разливать щи в банки, тарелки и кастрюли, по одному половнику гущи со дна и по два половника сверху. Позвали и тракториста. Поломавшись, он пришел с мисочкой, сделанной из консервных банок. Мисочка была аккуратная с крышкой, с загнутыми краями, с припаянными ручками. Девчата завистливо поглядели на нее.

Тракторист лег на бок возле своей миски и достал из-за голенища алюминиевую ложку. Ложка у него была необыкновенная: истыканная с обеих сторон так, что получились разные картинки. Здесь были и цветочки, и сердце со стрелкой, и какие-то фасонистые буквы, и винтовка, и еще что-то — не то баба, не то рыба.

— Вы глядите, чтобы сразу завелся, — сказала Лена, кивая на трактор.

— Не волнуйтесь, я же танкист, — значит, точка. — Видно было, что тракторист считал себя в этой компании человеком самым уважаемым. — Он у меня работает как часы, несмотря на то, что демобилизованный. Он до Кенигсберга без ремонта ходил. А на войну погнали его с города Горького. Смотрите, как стоит. Скучает по своему городу Горькому.

Лена вдруг встала и как-то странно посмотрела на тракториста.

— Ты чего? — спросила ее тетя Даша.

— Так, есть неохота. Пойду хоть на реку.

Ребята удивленно проводили ее глазами.

— Она у вас всегда такая? — спросил тракторист. — Ненормальная.

— Подожди. Обожжешься еще об нее, — протянул Гриша, счищая с ломтя хлеба табачные крошки, — тогда будет нормальная.

А день выдался теплый, веселый. По небу спорно бежали розовые облака, солнце то выглядывало из-за них, то пряталось, и земля беспрестанно меняла цвета — темнела, светлела, снова темнела. Мягкий прохладный ветерок дул от реки, остужал щи в ложках.