Сергей Красильников - Сучья кровь

Ксен угрюмо посмотрел на сидевших за столом и отхлебнул пива. Он не собирался говорить, и не заговорил бы, если бы не Наташа — она ему понравилась сразу, и он хотел завоевать её внимание.

— Да, ты, похоже, из всех нас самый грустный, — заметила она, легонько толкнув под локоть Ксена. — Рассказывай.

— Там и рассказывать-то особо нечего, — пробормотал он, наклонив голову вперёд. Патлы заслонили его лицо. — О жизни, что ли… Задумался. О своей жизни, куда катится всё. И почему катится. И что делать. Вчера марку съел, сидел дома и думал об отце… Смотрел альбом. А он там со всех фотографий на меня глядит и то улыбается, то головой качает: что ты творишь, отродье Сатаны… И заклинания читает, и надписи рунные на стенах пишет… Эх, зачем только я взял этот чёртов альбом?

Ксен отхлебнул пива.

— А потом полез я в шкаф прятаться от отца, потому что мне страшно стало, а он по всей квартире уже. На стенах размазался. По потолку. Во всех зеркалах… Ой, не дай бог вам в таком состоянии в зеркало посмотреть. Ну, залез я в шкаф, а там пиджак мой висит — в котором я на выпускной школьный должен идти. Хороший, дорогой пиджак, батька потратился, купил мне. Я его достал, повесил на турник и смотрю… А вешалка, на которой он висит… Как бы вам так описать эту вешалку, чтобы вы поняли… Ну вот нормальная вешалка, а эта не нормальная, а как с подкошенными крыльями. Как раненая. И плечи у пиджака так же — обвисают как-то. Как обрубленные. Я его по-разному поправлял, а он всё равно висит как убитый. И вот тут, тут я всё понял.

Он сделал паузу, и все сразу, не сговариваясь, посмотрели на его палец — он водил пальцем по столу, будто чертил что-то; пока он говорил — это было незаметно, а сейчас бросилось в глаза.

— Этот пиджак как жизнь моя, — наконец выдавил Ксен. — Как вся жизнь моя… Вот он я у батьки, вот он я, надежда семьи. Семья-то не бог весть какая, денег еле хватает, да и ладно. А я должен выучиться был, деньги зарабатывать, серьёзным человеком стать… И вот папка пиджак мне купил, с последних денежек пиджак сынку своему купил… Папка, с последних денег, пиджачок купил, самый хороший, какой мог, для сына… Чтобы тот человеком стал… А тот марки жрёт и по хате ползает, кошмарится… Галлюцинирует… Представляете… Представляете, а?.. Какое дерьмо-то получается…

— Хватит, — оборвала его Наташа и обняла. Он не сопротивлялся — сразу уткнулся ей в грудь и пару раз даже как будто всхлипнул.

— Да, хватит, — подтвердил Женя. — Пускай кто другой расскажет. Как тебя там… Толик?

— Толя! — воскликнул Ксен. — Тебя где носит, а? Я думал, уже патлами обрасти успею, пока ты придёшь.

— Это я там… На эльфийских пустошах…

— Опоздал на полчаса, плин.

— Всё никак не повзрослеешь, — улыбнулась Наташа.

Толя кое-как уселся, снял куртку — на нём была та же самая футболка, синяя, с эмблемой супермена, разве что немного истрёпанная временем.

— Выпьем за то, что мы тут так удачно собрались три года назад, — провозгласил он и поднял кружку пива. Об неё дружно стукнулись ещё три кружки.

— У кого что нового? — поинтересовался Ксен.

— Меня вчера обвинили в производстве дрянных фотографий, — горько пожаловался Женя.

— Да ладно. Из того, что ты мне на мыло скидывал, мне всё понравилось, — хрустя чипсами, возразил Толя. — Мне кажется, что тебе надо тупо практиковаться. Работать над этим. Чем больше работаешь, тем больше результата. Прямая зависимость. И даже при отсутствии таланта…

— Ну не скажи, — покачал головой Ксен. — При отсутствии таланта ничего не выйдет.

— Да не в таланте дело. Вот подумайте: ведь гениям платили. Деньги платили. То есть деньги как доказательство гениальности, как доказательство достижений. А мне-то никто не платит…

— А ты вот что подумай, Женя. Как больше получится, если тебе заплатит по чуть-чуть куча народу, — Наташа взяла и высыпала на стол немного чипсов, — или если тебе заплатит большими суммами небольшое количество людей? — Наташа опустила на стол рядом с чипсами свою кружку.

— Смотря каково соотношение «кучи» и «небольшого количества», и «чуть-чуть» к «большими суммами», — сразу вмешался Толя.

— Воот! — вскричал Женя. — Вы сейчас мне всё прояснили, чёрт подери. Если в обществе много интеллигенции, то гения признают. Если преобладает трудящийся класс, то не признают. И деньги тут не при чём. Так получается?

— Вас, по ходу, унесло в какие-то философские степи, — заметил Ксен.

— Вообще, я хотела сказать, что за деньги продают ширпотреб, а искусство — я имею в виду, гениальное и вечное искусство — его выставляют в музеях. А чтобы отмерить…

— В музеи ходит тот же народ. Музеи и есть ширпотреб, — остановил её Толя. — А мерило гениальности есть только относительное. Абсолютного нет.

— Должно быть абсолютное, как же так?! — возмутился Женя. — Хочешь сказать, если гения выкинет на необитаемый остров, и он там нарисует картину, которую никто никогда не увидит, то эта картина не будет гениальна?

— Если есть только остров, и картина, и ничего больше нет — то нет, она не гениальна.

Наташа вдруг захохотала.

— Толя, а давай Мону Лизу в ракету засунем и отправим на Юпитер! На каком расстоянии от Земли она свою ценность потеряет?

— Я думаю, когда она приблизится к Юпитеру — однозначно. Там не то что Мона Лиза, там вся ракета расплавится. Юпитер из жидкой лавы и газов состоит же…

— Народ, у меня сейчас мозги расплавятся! Давайте пиво.

Все согласились с Ксеном и приняли ещё пива.

— На самом деле, я в церкви сегодня была, — сказала Наташа, когда наконец они с Женей добрались до курилки. Курилкой называлась деревянная беседка недалеко от бара, которую никто никогда не проектировал как курилку, однако, кроме того чтобы курить там сигареты по пьяни в дождливую погоду, она мало на что годилась.

— В церкви? Ты не очень веришь вроде бы… В этого, в бога. Почему Ксену не сказала?

— Ему не надо… Женька, он не поймёт — вот ты поймёшь… Мне поговорить с кем-то хочется, знаешь. По-человечески.

— У вас с Ксеном проблемы какие?

— Да не в этом, не в этом дело… Ксен-то в порядке, у нас всё как было… Это не с ним, это со мной. Это во мне…

— Ну, расскажи, — и Женя устроился поудобнее в углу беседки.

Снаружи стучал дождь, слабый осенний дождь, и ветер изредка заносил в беседку усталые, пьяные мелкие капельки. Почему-то от этой чахлой мороси пахло не тоской, как обычно, а свободой, чистотой, свежестью.

— Не знаю, — тихо и быстро сказала Наташа. — Не знаю.

Некоторое время просто молча курили.

— Мучает меня что-то, — наконец произнесла она. — Мне кошмары снятся. Почти каждую ночь. По нескольку раз за ночь. Страшные кошмары, Женя. Какой-то человек говорит со мной. Кит, представь себе кашалота, сколько там в нём метров… Такая громадная туша. Валяется посередине пустыни… Или нет, даже не пустыни, а какой-то степи. Я не знаю, там земля сухая. Сухая и твёрдая, и там лежит кашалот — его останки. Или не останки ещё. Тело, где-то рёбра торчат, и органы. Представь, ты видишь вдали этакую тушу. Этакий корпус, распотрошённый. Кишки, гниющее мясо, вперемешку с засохшей землёй… Над ним — низкое небо… Кажется, он одним боком лежит на земле, а вторым небо подпирает, красно-оранжевое тяжёлое низкое небо… И Он, этот человек, говорит тебе: пятнадцатая ступень… Пятнадцатая ступень погружения. Из живота кашалота течёт нефть…