Ричард Хьюз - Лисица на чердаке

В ту же ночь в двух не закрытых ставнями окнах бильярдной были выбиты стекла и последние осенние цветы в саду безжалостно вытоптаны. Но Огастин даже не узнал об этом: доставив доктора Бринли домой, он сразу отбыл в автомобиле на север. Он решил — мысль (как вскоре выяснилось) была не слишком удачной — навестить Дугласа Мосса: в студенческие годы Мосс был оксфордской знаменитостью и слыл главным философом и мудрецом. Друзья встретились впервые после окончания университета. Но Дуглас был уроженцем Лидса и начал, увы (как это ни странно), перенимать туземный образ жизни: он весь день пропадал у себя на предприятии, и предоставленный самому себе Огастин не мог отделаться от воспоминаний о судебном разбирательстве — его мысли то и дело возвращались к нему. Мосс жил в большом закопченном кирпичном доме, стоявшем на окраине города. В доме почти не было книг. Родители Мосса старались, как могли, оказать гостеприимство гостю, но неотвязная мысль о суде не давала Огастину покоя. Обвиняющий голос, вопрошавший, зачем понадобилось ему уносить труп, снова и снова звучал в его ушах. Он все время слышал этот исполненный подозрения вопрос присяжного: «На кой все же ляд понадобилось вам ее трогать, приятель?»

Все это не так-то легко было переварить…

Как же это выразился тогда Джереми? «Флемтонские вязальщицы»?

Проснувшись наутро, Мэри задумалась на минуту: не слишком ли она поспешила со своим предложением миссис Уинтер — следовало бы прежде самой посмотреть, что там такое. Но в конце концов, все уже было решено, и она прогнала эти мысли прочь. Тем не менее после завтрака придется проехаться туда верхом… Быть может, там нужно кое-что подновить. Быть может, даже и раковины нет!

Золотым октябрьским утром Мэри отправилась в путь — в небе сияло солнце, в ложбинах лежал туман. В воздухе уже попахивало морозом, но настоящих заморозков еще не было, и в парке желтая листва дубов еще не осыпалась с ветвей.

Полли под надзором грума каталась в парке на своей лошадке — маленьком гнедом пони, похожем на арабского скакуна в миниатюре и отлично выдрессированном. Лошадка была куплена для нее Огастином в Пресли-Хилс. Полли для своего возраста поразительно ловко держалась в седле, и непринужденная грация лошади и ребенка на фоне лесного пейзажа взволновала сердце Мэри в это осеннее утро. Может быть, взять Полли с собой? Нет, пожалуй, это будет для нее слишком далеко (или же истинная причина крылась в том, что «Эрмитаж» может не понравиться Полли?). Так или иначе, но Мэри поехала дальше одна, послав свою кобылу через низкую каменную ограду парка на жнивье (колючая проволока находилась в мелтонских владениях под строжайшим запретом, вопреки ворчанию фермеров).

В долине почва все еще была вязкой от осенних дождей, хотя сегодня траву уже посеребрило кое-где инеем, но на плоскогорье (где охотничьи угодья были обнесены теперь высокой стеной, тянувшейся на десять миль) земля была твердой и хрусткой и воздух колюч.

Когда Мэри въехала наконец в полуразрушенные чугунные ворота, последние, едва приметные в дерне следы колеи исчезли, и она впервые отчетливо поняла, какие здесь уединенные, труднодоступные места — воистину обитель отшельника. Снова тревога закралась в ее сердце, но она и на этот раз прогнала ее, зная, что теперь миссис Уинтер будет жестоко разочарована, если принести ей неблагоприятную весть.

Однако по мере приближения к «Эрмитажу» красота девственной природы изгнала все практические мысли из головы Мэри. Этот кусок земли, тысячелетиями не подвергавшийся никакому воздействию со стороны человека, был частицей древней Британии. Невдалеке красный олень лениво пощипывал траву — олени паслись здесь испокон веков, ибо эта земля не знала плуга: с момента его изобретения он еще ни разу не проник сюда. А эта лесная чаща — эти огромные дуплистые тисы, этот девственный лес, где, оплетенные брионией и ломоносом, смешались все породы деревьев, — никогда не знала топора.

Это была Британия короля Артура! В этом обрамлении даже романтические руины «Эрмитажа» казались почти всамделишными, да и сама она, миссис Мэри Уэйдеми, хозяйка «Эрмитажа», почувствовала себя в этом обрамлении настоящей средневековой дамой… Мэри привязала лошадь к кусту терновника и вступила в дом.

Кухня была меньше самой крошечной кухни любой городской квартиры. К тому же она оказалась темной и мрачной, так как свет проникал в нее лишь через рубиново-красное стекло единственного стрельчатого окна. У Мэри упало сердце… Все же столик на двоих можно, пожалуй, сюда втиснуть… А цветное стекло в окне заменить обыкновенным (и даже, быть может, вставить растворяющуюся раму). Ну, а с побеленными стенами люди творят чудеса, и, во всяком случае, побелка куда гигиеничнее, чем обои, если учесть туберкулезных микробов.

Кухню пришлось ужать до таких размеров потому, что две трети всего помещения в «Эрмитаже» было занято величественной каменной винтовой лестницей. Огромные размеры и пышные украшения лестницы должны были знаменовать собой баснословное богатство и величие этого несуществующего аббатства — лестница возвышалась на несколько футов над фасадом здания и, сделав последний виток, драматически обрывалась под открытым небом (ловко маскируя при этом кухонную трубу за счет, возможно, некоторого ухудшения тяги).

С лестницы — перед тем, как ей исчезнуть в потолочном люке, чтобы вознестись затем над кровлей, — небольшая дверь вела в единственную, не считая кухни, комнату «Эрмитажа» — спальню-мансарду, уместившуюся на небольшом пространстве под покатым потолком. Окна здесь не было, но люк в потолке, несомненно, давал достаточный приток воздуха для такого маленького помещения. Чуть покатый пол имел треугольную форму, так же как и две стены (с третьей стороны покатый потолок смыкался с покатым полом). Однако, должно быть, именно в этой мансарде отшельник ставил свою походную койку… И следовательно, здесь должно хватить места для кровати матери — надо только, чтобы она не садилась на постели слишком резко…

Да и колыбельки младенца тоже.

Что же касается больного, то тут Мэри уже обдумала все еще прежде, чем пуститься в путь. Для него нужно будет соорудить во дворе пристройку — вроде тех, какие она видела в швейцарском санатории. Мэри была даже рада, что для Гвилима в доме явно не находилось места: таким образом, вопрос решался сам собой. В прежние времена, когда теплое сладкое дыхание коров считалось лучшим средством от чахотки, для Гвилима соорудили бы маленькие темные полати в каком-нибудь коровнике прямо над головами коров и заточили бы там их всех вместе на всю зиму — и его, и его бациллы, и молочных коров. В нынешний же, более просвещенный век научились понимать опасность, которая возникает при этом для коров , и потому больным прописывается воздух меловых плоскогорий и теплое сладкое дыхание любящей жены и ребенка… Мэри возмущали доктора, отправлявшие заразных пациентов домой, в лоно семьи: разве какой-нибудь фермер станет засевать поле гнилыми семенами!