Йордан Радичков - Жаркий полдень

Улитка по-прежнему спала во мраке своей раковины.

Только крик перепелов все крепчал на притихших берегах, накатывался на реку, бился о мост, словно все на свете птицы слетались с лугов из стерни, выскакивали из межей и ольшаника, устремляясь к мосту, и в каждом, кто стоял у реки, все сильней отдавался их крик:

— Подь-полоть!

— Полоть!

— Подь-полоть!

— Подь-подь-полоть!

— Подь-полоть!

И постепенно все пространство до самого побелевшего неба заполнилось криками птиц, загустело, натянулось, и все застыли в этом распятом криками птиц пространстве, и каждый чувствовал себя распятым, и никто не знал, как все это разбить, как выйти из этого ужаса.

Но оцепенение было разбито.

Оно лопнуло, и мир снова обрел реальность, и люди снова зашевелились на берегах реки. Мать мальчика бежала босиком по дороге, и толпа расступилась перед ней. Крики перепелов исчезли, их вытеснили крики женщины. Она стремглав сбежала с откоса, бросилась в воду и, ощупывая мальчика, заголосила: «Сыночек мой! Сыночек мой! Ох, боже, что же это стряслось, сыночек мой!» Захлебываясь, заглатывая воду, она голосила под сводами моста, и люди опять повалили в реку, вытащили женщину на песок, а она упиралась, смотрела на своего сыночка и хотела снова кинуться в воду, хотела выпить всю эту тихую, прозрачную воду, не отпускавшую маленького пленника.

Внезапно женщина вырвалась из рук людей и пошла как-то боком, дико озираясь, всматриваясь в лица, сплошь незнакомые; почти обезумев, она дергала кого-то за рукав, стучала кулаками в чью-то спину, спотыкалась, хваталась за чьи-то плечи, молила: «Спасите моего ребеночка! Люди, ребеночка моего, люди! Ох боже! Спасите его!» А люди смотрели в землю, смотрели в песок, смотрели на реку и переступали с ноги на ногу, а некоторые говорили: «Да сейчас, ты только успокойся! Сейчас все сделают!»

И хотя на самом деле никто не знал, что еще можно сделать, толпа снова загудела, и люди снова хлынули под мост, — их было так много, что почти не видно стало воды, и они стояли там, все такие же беспомощные, пытаясь несвязными словами успокоить посиневшего, обессиленного водой ребенка.

Мать упала на берег, вцепилась пальцами в песок, лицо ее свело судорогой. Несколько человек кинулись ее растирать, обливали водой, долго возились с ней, пока привели в чувство, и она снова села на песок, тупо глядя перед собой, слегка покачиваясь и рыдая.

Страшно было смотреть в глаза этой крестьянки, лишенные надежды. «Господи, спаси!» — причитала женщина, раскачиваясь взад и вперед, и видно было, что она вот-вот снова рухнет на песок.

Люди на берегах и на мосту опять зашевелились, стали переходить с места на место, сливаясь в группы и разбредаясь снова, спускались с моста или поднимались на самую его середину, двигались безо всякого смысла, потому что надо же было что-то делать; они смотрели, как мучается мать, смотрели, как она снова встает и снова идет к мосту, и расталкивает всех, и бьется о каменную стену, и потом вдруг находит в себе силы утешать своего мальчика, своего сыночка, который смотрит на нее сухими, вернее, высохшими уже глазами. Она нежно утешает его, словно уговаривает проснуться, как уговаривала утром, когда нужно было поднять его с теплой, сонной постели, чтобы он выгнал буйволицу на луга.

Так разговаривала с ним мать. И все люди на реке стояли молча и слушали речи матери. Понемногу и другие женщины стали подходить к ней и тоже успокаивать мальчика. Но чем больше говорила мать, тем острее ощущалась безнадежность, потому что все это были только слова, а до камня слова не доходили, и он не отпускал ребенка.

И до реки не доходили слова.

«Господи, спаси!»

Можно ли растрогать словами эту холодную, каменную глыбу? Можно ли растрогать эту махину из бетона и железа, придавившую реку? К кому же обратиться за помощью? И сам бог может ли здесь помочь? «Господи, господи!» — снова заголосила мать, потому что силы снова оставили ее, и двое мужчин, поддерживая, повели ее на берег. Она искала опоры в пустоте молитвы… Так другая женщина молилась всю ночь о спасении жизни одного человека, а утро принесло ей его смерть. Вы помните Хулиана Гримау, испанского патриота, в канун его казни той весной? Вы помните его детей и его жену в ту ночь, когда она растревожила телефонный кабель, проложенный под океаном, умоляя президента Соединенных Штатов Америки спасти жизнь ее мужа? Вы помните — в ту ночь Соединенные Штаты спали, и единственным ответом жене Гримау было, что Штаты спят и президент тоже спит. И потом, вы помните, как в ту же ночь эта женщина взывала к кардиналу Мадрида, и как отчаяние заставило ее потревожить Ватикан и просить самого папу о вмешательстве, и как она услышала в ответ, что должна верить и искать опору в боге? Она искала опоры в пустоте этого мира, и ей посоветовали обратиться к богу. Искать опоры в пустоте, в бездне! Но кто опирается на бездну? Сам папа? Когда он опирался на нее, католические соборы гремели молебнами о спасении папы. Бездна ответила на молитвы католиков, как католики ответили жене Гримау. Папа умер. Континенты, допивая утренний чай, выразили телеграммами свое соболезнование. Мрак и холод!.. Аве Мария!

Двигаться, двигаться! Страшно стоять в бездействии, страшно, когда руки повисают вдоль тела! Страшно, когда глаза неподвижно глядят на неподвижное пятно на воде! Если все это сон, страшен сон этого моста! Проснитесь! Проснитесь! Нужно движение, нужно дело — неподвижность и бездействие гибельны для человека!

Пространство наполнилось ревом моторов и лязгом гусениц. Берега увидели пыль, вздымающуюся к небесам, а рев моторов и лязг гусениц все приближался к реке. Среди деревьев показались танки, выставившие вперед стволы своих семидесятишести- и стомиллиметровых орудий. Танковый полк разворачивался, готовясь форсировать Черказскую реку. Первые машины уже входили в воду. Мать кинулась к ним. Она бежала прямо на машины, оглушенная их треском и грохотом, и люди на берегах, глядя на нее, тоже сорвались с места, крича и размахивая руками, пытаясь перекричать моторы и остановить эту армию.

Часть танков уже перешла реку, с них стекала вода. В выхлопных трубах появился синий дым, несколько машин замерли и даже повернулись к людям, словно удивляясь, что их остановили голыми руками и криком.

Из люков выскакивали солдаты, офицеры совещались о чем-то, а с полей подходили все новые и новые машины, застывали на берегу, экипажи их спрыгивали на землю, и мать мальчика металась от одной группы к другой и молила, дергая танкистов за кожаные пояса. Вот уже вся танковая часть оказалась у реки, и все танкисты столпились под мостом. Солдаты повторили все то, что другие пытались делать раньше.