Виктор Рид - Леопард

— Вот бы хоть раз в жизни посмотреть, как ты бесишься, — сказал мальчишка, и на его худеньком сером лице появилась обворожительная улыбка. Он подался назад и обхватил руками колено и лежащую на нем больную ногу.

Небу снял похлебку с огня и, разлив ее в две миски, протянул одну из них мальчишке.

— Ешь, длинноязыкий. Сегодня нам придется проделать большой путь.

Ухмылка пробежала по лицу мальчишки. Он поднес миску ко рту, но не стал есть, а поднял глаза и уставился на Небу. Но Небу был занят едой, а мысль его уже шла по пути, намеченному на сегодня. Реки сейчас полны и смертоносны, их мощь усиливают дожди. Придется делать большие крюки, чтобы обойти стремнины. В его боку разрастался сад. Он чувствовал, как там растут цветы, яркие, наполненные ядом. Он чувствовал насмешливые глаза мальчишки, которые рассекали его лицо вдоль и поперек, как острые ножи. Но он не подал вида, что что-то чувствует.

— Какая тебе выгода возиться со мной? — неожиданно спросил мальчишка. Он глядел на Небу, держа миску у пояса. — Ты что, думаешь о выкупе? Как в книжках?

На языке кикуйю понятия «выкуп» и «добыча» обозначаются одним и тем же словом, и родившийся в голове Небу смех отлетел от нее на ярд и, взглянув на него со стороны, возвратился на место.

— У меня никого нет. Ты это знаешь. Абсолютно никого. — Голос мальчишки звучал невесело. — Ты убил единственного человека, который у меня был.

— Ешь! — резко сказал негр.

Пальцы мальчишки разжались, миска выпала, и разлившаяся похлебка зашипела на угольях у края костра. Мальчишка сидел на молодой луне и смотрел сверху вниз на Небу.

— Твой голос похож на голос моего отца. — Слова доносились откуда-то сверху.

Небу поднял упавшую миску и, вложив в нее свою, снова подал мальчишке. Он расстелил рюкзак на земле и побросал в него чужие сокровища: носки, грубо скрученные парами в клубки, свежевыстиранные, но неумело сложенные рубашки и трусы, могучее лезвие бритвы, спрятавшееся в коробочке.

«Могло случиться так, что бвана убил бы меня, а не я его, — рассуждал сам с собой Небу, завязывая рюкзак. — Ибо что такое смерть? Смерть — доказательство того, что человек слишком медлителен для того, чтобы жить. Умереть — значит не успеть вовремя уклониться от летящей стрелы; не успеть согнать муху, которая приносит сонную болезнь; не успеть увернуться от падающего дерева. Тем не менее иногда человек не может не быть медлительным. Таков закон».

Он обдумывал эту мысль торжественно, сам удивляясь ей, как удивляются стихам. «Порою ветер опережает дождь, и тогда он замедляет свой бег у гор, и тогда воины клинками рассекают его. Но умирает ли ветер? Ветер продолжает жить. Он входит в дождь. И дождь становится царственной конницей, летящей с развернутыми знаменами, дробящей землю серебряными копытами, и старая согбенная земля подается назад, назад, съежившаяся и дряхлая».

Он сказал, похлопывая ладонью по мягкой коже сапог Гибсона:

— Когда-нибудь Небу убьют, часть его перейдет в Коко или, может быть, в какого-нибудь другого воина и придаст ему новую силу. Неизвестно, кому все это пойдет, точно так же как неизвестно, к кому переходит сила человека, умершего в объятиях женщины.

Он погладил мягкую кожу сапог. Он чувствовал отдаленное приближение смерти.

— Жизнь — как ветер, который дует с обеих сторон, сначала с востока, а потом с запада. Ветер может утихнуть, но он никогда не умрет. — И наконец на сцену выступили образы из жизни белых. — Жизнь — как нескончаемые цепи сосисок в больших магазинах Найроби: съежившийся, увядший конец одной встречается с концом другой, и снова начинается жирная, полная сосиска.

— Божий дар с яичницей, — прошептал мальчишка по-английски.

Небу покончил с рюкзаком. И он обратился к мальчишке со словами, которыми из века в век приглашают в путь:

— Давай посмотрим, что за углом, малыш.

— Это опасная рана, — ласково сказал мальчишка. Он остановился, повиснув на костыле, изогнутый, как вопросительный знак. Он всматривался в лицо Небу, который тоже остановился. — В твоей ране яд.

С начала их путешествия рана тускло тлела в боку, но, когда Небу оступился, она взорвалась яркой, пронзительной болью. Он задержал дыхание, пот проступил на лбу. Он прислушивался к страданию, громко кричавшему в нем, и ждал, когда оно успокоится. Он записал в голове, что лицо мальчишки неискренне.

Бледный и слабый день еле тащился среди деревьев, солнце не наполняло его своей кровью. Ветер сплеча рубил подлесок. Дождь был не такой сильный, как с утра, но Небу знал, что скоро он припустится вновь, ибо так бывает всегда в начале длинных дождей. Какое-то время он будет кричать и пугать, как горластая жена, потом он станет тихим и нежным, как сейчас. Но когда ты обнажишь голову и протянешь руки, чтобы освежить их, он тотчас же ринется на тебя, беспощадно разрывая в клочья твою доверчивость. Жизнь иногда дурачит так же искусно, как дожди. Или как озера на равнинах, чья умиротворенная ласковая поверхность служит укрытием для прожорливых крокодилов.

Боль ослабевала, в боку ощущалось нежное покалывание сосновых иголок, и Небу снова пошел впереди мальчишки. Вдали шумел дождь. Они шли по узкой полосе высокой травы, над которой возвышался островок бамбука, с кошачьей осторожностью державшегося поодаль. Небу махнул рукой назад, чтобы мальчишка стоял на месте, а сам направился к бамбуковому островку. Широко взмахивая панга, он срезал полдюжины высоких побегов. Возвращаясь к мальчишке, он сорвал с них колючие ветки. Когда они оба оказались под деревьями, Небу приказал остановиться. Он расколол побеги вдоль и затем нарезал их на палочки около фута длиной. Он принес лиан и сплел несколько циновок. Две циновки он прикрутил к своим ногам, одну — к здоровой ноге мальчишки и две — к концам костылей. Мальчишка испробовал их снова и убедился, что теперь он в жидкой грязи может стоять уверенно, как колонна.

— Ты очень умен для черного, — сказал он по-английски и повторил это на кикуйю, заменив слово «черный» словом «кикуйю».

Дождь загремел снова и поравнялся с ними, и деревья склонили головы; с них текло, как с мокрых зонтов. Но на идущих были резиновые одеяла, вода была не страшна, она касалась тела лишь у лодыжек.

— Некоторые кикуйю умны, а некоторые глупы, — сказал Небу на своем языке. — Некоторые белые умны, а некоторые глупы. Скажи мне, ты умный белый мальчик или глупый?

Мальчишка ответил шепотом. Небу скинул винтовку с плеча и взял ее на руку. В ней было абсолютно все, что было в винтовках Коко: маслянистый ствол, вода с которого скатывалась, как со спины дикой утки, бесконечно похотливый зев, четкий и спокойный спусковой крючок. И Небу стал посмеиваться над собой, говоря себе, что, хотя его винтовка — близнец винтовок Коко, она отличается кротким, незлобивым характером и стесняется громко говорить на людях. Если бы он навел своего близнеца на ту искривленную старую оливу и подождал достаточно долго, он, без сомнения, убил бы животное, расположившееся на нижнем суку, кто бы там ни был. И, приближаясь к оливе, он вдруг опознал темно-бурое, мокрое, похожее на ковер существо, небрежно развалившееся на суку, и у него перехватило дыхание. Винтовка упала к ногам, а рука сразу пришла в движение. Тяжелое железное копье сразу легло на ладонь, найдя равновесие между большим и указательным пальцами. Выставив вперед полусогнутую ногу, Небу ждал прыжка леопарда. И вместе с ощущением неизвестности, которое сопровождало ожидание прыжка огромной кошки в одетом дождем лесу, в Небу родилось твердое сознание того, что леопард был впереди него, подстерегал его. Сознание это тревожило, выводило из себя, это был неожиданный удар.