Алексей Олин - Машина памяти

Дворники скребут метлами серую шкуру асфальта, матерятся и стремают возвращающихся с ночных прогулок котов. Пинают картонные коробки из-под холодильников заспанные бродяги, они будто страшные тролли. Откуда-то тянет дымом. Проморгались жалюзи хозяйственных магазинов…

У торгового павильона играет на баяне женщина.

Около нее коляска, в которой грудной младенец. Рядом крутится девочка лет семи, иногда она не в такт лупит по ручке коляски маленьким зеленым бубном. Прохожие швыряют мелочь в коробку.

Женщина поет:

Я тороплюсь обратно. Врубаю комп, завожу проигрыватель, предварительно добавив в playlist корновский «Untitled», три альбома «Rage Against The Machine» и все альбомы «Radiohead».

У меня фуфайка с капюшоном, в точности как у Тома Йорка.

Приканчиваю пиво, съедаю половинку курицы, разгибаю подряд пятнадцать канцелярских скрепок, проигрываю разок программе в шахматы и, наконец, открываю текстовый редактор. О чем написать?

Прохаживаюсь по комнате.

А в комнате — бардак! Шмотки сплелись змеиным клубком на стуле, на полу застыло липким пятном пролитое позавчера вино. На тумбочке вчерашняя газета в жирных пятнах, недоеденный бутерброд с колбасой и пакетик вяленой рыбы.

Маленький дракон Брюс Ли с укором взирает с плаката.

Может, о востоке?

Выставку « Возвращение Будды », которая проходила в Музее изобразительных искусств, я посещал в будний день. Красные ковровые дорожки, электрические свечи, широкие лестницы и белые стены — я тоже был не прочь войти в историю! Шепотом спросил у тети с веером: «Скажите, пожалуйста, где Будды?» Она объяснила. Ловя на себе неодобрительные взгляды редких в послеобеденный час посетителей, направился в буддистский зал. Смотрительницы музея имели загадочный вид. Они, как тени, перемещались следом за мной. Наблюдали. У каждой в руках — солидная книжка на иностранном языке. Я ходил от экспоната к экспонату, читал сопроводительные подписи и старался делать умное лицо. Но поймав свое отражение в зеркальном шкафу, уяснил, что впечатление интеллигентного человека не буду производить никогда…

Очень понравилась картина: «Поедание волшебных грибов»…

Как оказалось, у многих Будд и его друзей Бодхисаттв не хватало рук. У некоторых — отсутствовали головы.

Потом я увидел это . Свастику на груди сидящего Гаутамы.

— Откуда и что значит? — спросил я у смотрительницы.

— Ой, это не мой зал, — ответила она. — Но я вам с уверенностью могу сказать: знак хороший! Вы в выходные приходите. По выходным — экскурсия. Специалист расскажет!

Я склоняюсь над клавой, набиваю заголовок: « А был ли Будда нацистом? ».

— Не в масть, — говорит Аркадий Юрьевич, высокий и лысый главред нашего журнала. — Да и характер статьи — слишком вызывающий! Неприкрытая ирония над служащими музея, — куда это вставить? Это не формат. Был ли Будда нацистом ! Тут ведь культурное мероприятие… и вообще, Шпунский делает материал о выставке!

Первое правило журналистики: редактор всегда прав!

— Не разочаровывай меня, — добавляет он.

— Постараюсь. А деньги когда можно будет…

— На следующей неделе… А пока у меня для тебя есть просто хорошая новость.

У Довлатова в «Соло на ундервуде» отличный анекдот: «Рассказ напечатали?» — «Напечатали» — «Деньги получил?» — «Получил» — «Хорошие?» — «Хорошие. Но мало».

— Я умру с голоду.

— Не дадим! — сурово говорит Аркадий Юрьевич.

— Гонорар или умереть с голоду?

— Женщины, напоите гениального автора кофе с печеньем!

Женская часть коллектива дружно кивает. Настя уходит за водой.

— Так что за новость?

— Твой материал за прошлый номер был одобрен членом местного отделения союза писателей Захаровым. Выделен в тройке лучших!

— Офигеть! А кто это… Захаров?

— А по печени?

— Били уже.

Второе правило журналистики: редактор всегда прав!

— …Короче, пиши про андерграунд! Но не больше, чем на три полосы! Времени, кстати, у тебя не так много. Что у нас?

— Пятница.

— Неплохо бы, чтобы ты предоставил свой опус к понедельнику.

— Угу.

— План ясен? Флэшку у Насти заберешь. Чего ты морщишься?

— Зуб болит.

— Вырви… и к понедельнику чтоб материал был!

Я киваю.

— Иди пей кофе.

— Он же горячий! Зуб болит…

— Подуй.

Железная логика…

Третье правило журналистики: если ты журналист, ты обязан писать, причем много! но при этом помнить первые два правила…

На душе неспокойно. Я уже верю утверждению, что в среде журналистов выживают только отъявленные графоманы…

Выйдя из редакции, направляюсь в парк.

Я всегда возвращаюсь из редакции через парк. Руки мерзнут без перчаток. Засовываю их в карманы куртки. Пальцы левой руки нащупывают толстую стальную цепочку. В «Ковчеге» она бы мне здорово пригодилась…

У моего пса, черного водолаза по кличке Лобо, была неизлечимая собачья болезнь, и предки умертвили его по-тихому. Отвезли к ветеринару. Тот взял деньги, набрал шприц и усыпил Лобо. Навсегда. Мы похоронили его в рощице за заводом по производству шоколадок. В этой рощице осенью дофига мухоморов.

Отмучился пес.

Я не плакал. Мне скоро двадцать, я же взрослый, умудренный жизненным опытом мужчина, который разучился плакать.

Мы с Лобо гуляли вон по той аллее. Он приносил палки, ветки и полосатые резиновые мячики. Было, что сгрыз кости неизвестного мне существа в кустах и даже, нечаянно, сожрал чьи-то какашки.

Парк, как лысая зубная щетка. Дети носятся, играют. Взрослые бегут на службу, их обеденный перерыв завершен. У некоторых женщин очень глупые шляпы, а у мужчин — длинные шарфы, глистами болтающиеся на кадыкастых шеях. Лица у взрослых несчастные. Это моя target group?

Ни собаки у меня, ни подружки.

На игровой площадке качели и горки. В шесть лет я спрыгнул с этих качелей и сломал правую руку. Когда сняли гипс, лихо прокатился с горки — и опять поломался; травма совпала один в один. Доктор был козел, ему потом впаяли срок за незаконную торговлю лекарствами. Все мои приятели стали первоклассниками, а я не стал. Вынужденное сидение дома привело к тому, что стал много читать. Вначале от безысходности таскал книги из шкафа. Позже, сознательно, записался в библиотеку. Поперло.

По аллее идет девушка в моем вкусе . Сажусь на скамейку.

Лет ей приблизительно восемнадцать-двадцать. Среднего роста. Очки в тонкой оправе. Короткое серое пальто в «рубчик», короткая юбка, сапоги-чулки. Волосы ярко-рыжие, такую прическу я видел у киберпанка Энтони Берджесса на обложке «Заводного апельсина». Она все ближе. В левом ухе серьга с непонятным иероглифом, в правом — обыкновенное серебряное колечко…