Николай Никандров - Путь к женщине

Мухарашвили поспешно:

– Сейчас нет, а завтра будут.

Шибалин, глядя в публику, вяло:

– Завтра мне не надо, мне сегодня надо, сейчас. При вас есть?

– При мне, понятно, нет. Я не банк, денег при себе не держу.

Шибалин опять потряхивает головой с таким видом, как будто говорит: "Вот это и плохо, что ты не банк".

Мухарашвили продолжает оправдываться, Шибалин не слушает его, сидит к нему спиной, говорит с Верой, показывает ей на кого-то в публике, смеется.

Мухарашвили сидит, глядит в его спину, качает головой:

– Ой, нехорошо так, товарищ Шибалин, нехорошо! Осторожно прикасается рукой к его плечу:

– Товарищ Шибалин!

– Что скажете? Мухарашвили улыбается:

– Сегодня деньги тоже есть.

– Так бы и сказали.

Мухарашвили достает из кармана лист исписанной бумаги, кладет перед Шибалиным, подает перо:

– Подпишитесь тут, тогда можно будет дать деньги. Хотя эти деньги не мои, ну ничего…

Шибалин, не двигая головой, опускает глаза, равнодушно читает.

– Вот эту сумму рублей увеличьте вдвое, – указывает он пером лениво, – а этот срок путешествия уменьшите вдвое. Тогда можно будет подписать.

Кладет перо.

Мухарашвили смотрит на цифры, хватается за грудь.

– Ой, ой… Шибалин спокойно:

– Дело ваше. Отодвигает от себя условие.

Вера, с нежностью прильнув к его плечу:

– Конечно, Никочка, дешевле не соглашайся. С какой стати! Ездить по разным Асхабадам… Еще убьют в дороге. Или обкрадут. Помнишь, как в прошлом году у нас под Карасубазаром ящик с рукописями украли?..

Мухарашвили сидит согнувшись над столом; долгим, не подвижным, омертвевшим взглядом смотрит в условие; равно мерно покачивает головой; тихонько подвывает однообразный, монотонный напев, точно убаюкивает ребенка…

Антон Печальный несколько раз проходит мимо стола Шибалина, запускает один глаз в условие, силится разглядеть цифры.

Наконец Мухарашвили выпрямляется, испускает шумный вздох, делает хищные глаза, прижимает к груди два толстых пальца:

– Смотри, столько прибавлю! Шибалин тихим горловым звуком:

– Нет…

Мухарашвили горячится, прижимает к груди три пальца:

– Столько!

Шибалин по-прежнему, еще тише:

– Нет…

Мухарашвили багровеет, задыхается, прижимает к животу четыре пальца, кричит:

– Ну столько! И больше ни копейки, ни копейки!

Упирается руками в колени, тяжело дышит.

Шибалин, без слов, одним кивком головы отвечает: "Нет". Мухарашвили вздрагивает на стуле:

– Не понимаю! Не понимаю!

Достает носовой платок, вытирает с шеи пот. Потом растопыривает перед Шибалиным руки, как клешни, вбирает между плеч голову, спрашивает:

– Ну какая же будет твоя цена? Говори окончательную цену!

Шибалин, едва шевеля губами:

– Как сказал.

Мухарашвили с мучительной гримасой и с непрерывным стоном, как человек, которому делают трудную операцию, свертывает вчетверо условие, кладет его в карман, встает, откланивается Вере, уходит, сейчас же останавливается, стоит вполоборота, цыкает стиснутыми зубами Шибалину:

– Ц-ц!..

Шибалин оборачивается.

Кавказец со страшным выражением лица показывает ему все пять пальцев, волосатых, похожих на лапу гориллы.

– Столько дать?

Шибалин, наморщив слегка нос, делает кистью руки движение, означающее: "проваливай". И продолжает разговор с Верой.

Мухарашвили быстро уходит, не видя перед собой ничего, кроме своей неудачи, и выбрасывая из себя на кавказском наречии все известные ему ругательства.

XI

Два друга, Антон Нешамавший и Антон Неевший, сидят, пьют пиво, говорят о Шибалине…

– Видал, какую пачку денег показывал ему Мухарашвили?

– Положим, денег он ему не показывал. Договор показывал.

– А договор разве не деньги?

– Не совсем.

– И придумал же: "знакомые" и "незнакомые". Ха-ха-ха!

– Да! Идейка эта сама по себе не ахти какая мудреная, а между тем какая хлебная! Ах, какая она хлебная! Она будет кормить его и кормить.

Антон Нешамавший на эти слова друга безрадостно покачивает головой, потом с чувством высасывает досуха стакан пива, шлепает донышком стакана о стол и изрекает раз дельно:

– И вообще в нашем литературном деле главное – сделать шум. Шум сделаешь, и тогда деньги потекут к тебе рекой. И какую бы ерунду после этого ни написал, издатели с руками оторвут.

– И хорошо заплатят, – вставляет скороговоркой Антон Неевший между двумя глотками пива.

– И хорошо заплатят, – повторяет Антон Нешамавший. – Не то что нам с тобой, Антону Нешамавшему и Антону Неевшему. Ходишь-ходишь по редакциям, клянчишь-клянчишь, и вез де один ответ: "Касса пуста, наведайтесь через недельку". А когда и дадут, то такую малую сумму, что никак не придумаешь, на что ее употребить. И в конце концов возьмешь да и пропьешь, как вот сегодня.

– Эти люди Пушкина голодом заморили бы, – замечает Антон Неевший обиженно.

Оба меланхолически вздыхают. Несколько раз потряхивают над стаканами давно опорожненными бутылками. Потом, настреляв в ладонь среди друзей за соседними столиками, берут еще "парочку"…

– Я уже думаю, не переменить ли мне псевдоним, – говорит Антон Нешамавший, отведав пивка из свежей бутылки. – А то чертовски не везет! Во многих местах редакторы стали заранее отказывать, даже не читавши рукописи…

– Рукописи лучше всего посылать из глухой провинции под видом новых, еще не открытых талантов, – предлагает Антон Неевший.

– А рукописи новичков и вовсе смотреть не будут, прямо бросят в корзину, – не соглашается с ним Антон Неша мавший. – Словом, положение наше пиковое, – вздыхает он. – В одном месте не берут вещь, в другом не берут… Волей-неволей приходится застращивать редакторов, прибегать к помощи рекомендательных писем от влиятельных лиц. Я тут было на одного редактора нагнал такой мандраж! Говорит: "Плохая вещь". Я: "Что-о?" И побежал куда следует. На другой день вещь оказалась прекрасной, появилась на первой странице, потом о ней были в печати хорошие отзывы. Но, конечно, я сам сознаю, что это не дело. На испуг брать редакцию можно раз, можно два, но не всю жизнь. Антоша, сколько лет мы с тобой пишем?

Неевший вместо ответа безнадежно крутит головой, делает сам себе какие-то знаки руками, наливает, с аппетитом пьет. Потом с сокрушением:

– Да, брат… Годы уходят… А про Антона Нешамавшего и Антона Неевшего все не слыхать и не слыхать… А другие гремят…

Нешамавший:

– И еще как гремят! – Указывает на Шибалина: – Вот тебе первый пример!

Неевший тоже поворачивает в ту сторону лицо, смотрит на Шибалина, соображает.

– Не знаешь, сколько ему может быть лет?

– А кто его знает? Во всяком случае, человек он уже немолодой. Намного старше нас. Так что мы в его годы, конечно, тоже…