Георгий Лапушкин - Анна Монсъ (рассказы)

Это происшествие все же не помешало ему стать бабником. Сложилось так, что он оказался в компании много старше себя, где каждый чего только не видал. На таком фоне он, конечно, смотрелся ребенком, но все же на некоторых его свежесть действовала неотразимо; иные дамы давали ясно ему понять, что он выше этих пошляков и что когда-нибудь женщины за ним будут ходить табунами («А почему не сейчас?» — думал Николай). Это, впрочем, не мешало им решать свои сексуальные проблемы с другими, на долю Николая доставались лишь разговоры «по душам» (т.к. старшим лень было разговаривать), а также то и дело его пытались затащить в ЗАГС. Часто даже до начала кроватных отношений. Это было ужасно.

В такие минуты вспоминал он свою невесту, которая единственная из всех не требовала от него ничего. Он вспоминал, как на вокзале случайно купил с рук билет, как бежал по опустевшей платформе вдоль поезда, который уже медленно катился по рельсам, как долго не мог отдышаться в тамбуре, вытирая пот. До своего вагона он добежать не успел, нужно было идти туда вдоль всего состава — но он простоял еще целый час, разглядывая леса и поля, которые все теперь были его! Что ни говори, а школа — это все-таки казенный дом, и вырваться оттуда — счастье. Когда он наконец вошел в свое купе, она, тогда еще незнакомая, мешала ложечкой чай, отвернувшись к окну. Поза ее была пластична, в ней чувствовалось спокойствие, отрешенность, и независимость. Вдруг она повернула голову, посмотрела ему в глаза. Дальше он старался не вспоминать…

Довольно скоро он обзавелся богатым жизненным опытом и потерял уже счет «с кем, когда и где». Он научился вести игривые разговоры, пожимать, когда надо, локоток, кому-то он мог прямо заявить: «Пойдем в койку!» — а для кого-то наоборот состроить невинные бараньи глазки. Ну а если уж дама «дозрела» и «задышала» — то мгновенно оказывалась в неглиже. Женскую одежду он изучил до тонкости. Всевозможные блузки, юбки, которые расстегиваются то сзади, то сбоку, то просто снимаются через голову, всяческие застежки, одна другой хитрее — он знал все это, как «Отче наш» — говорят — знали прежде на Руси.

Когда-то он разбирал автомат Калашникова за семь секунд с четвертью и даже выиграл первенство школы. Теперь те же тонкие чуткие пальцы, что невидимо глазу отделяли затвор от шептала, пробегались по пуговкам блузки — и расстегивались пуговки; отцепляли крючок на юбке — а вслед за крючком распадалась молния на две половины; гладили по волосам — и сами собой с треском разлетались концы лифа.

Постепенно он вошел во вкус — и начал понимать, что жизнь — вовсе неплохая штука, впереди только в траурной рамке маячил образ неизбежной женитьбы, ведь все когда-нибудь женятся.

Но однажды в глазах незнакомой девушки он прочел ясно, что он — Николай Петрович — пошляк и бабник. Пустой и никчемный человек.

Дело было на сеансе гипноза в обшарпанном клубе на окраине города; какой-то экстрасенс исцелял собравшихся старушек и старых дев, толковал про звезды и биополе. Там же была и эта незнакомка, она так внимательно и серьезно слушала все эти древние премудрости… Не очень даже и красивая — но грациозная и независимая, пластичная в движениях. И так к нему отнеслась!

Экстрасенс так и не смог исцелить Николая; он вышел на воздух, пешком долго шел до метро. Шлепал в темноте по лужам, по осенним листьям. Всю дорогу ни о чем не думал, просто привыкал к новому ощущению — четверть века прошло, юность прошла. Еще не скоро после того он женился — но это, наверное, был первый звонок.

А женился он как-то чудно, вдруг. В ту субботу, когда он встретил свою суженую, он проснулся поздно, даже по своим понятиям. Солнце давно уже перекатило на юг и жарило вовсю. Сквозь пыльные окна оно освещало кухню, где все было «вверх дном» — по-холостяцки. Часть посуды он выбросил в ведро, другую часть, которая не очень была грязная, — помыл, подмел пол, поставил чайник, включил магнитофон. В это время — телефонный звонок. Николай приглушил Макаревича.

(— У дверей в заведенье народу скопленье…)

— Да.

— Николушка? Как дела?

— Алла? Здравствуй! Сколько лет!

— Как поживает твоя жена?

— Какая жена?

— Это я тебя проверяю. Все еще один?

— Когда как.

— Понятно. Алла была когда-то его любовницей. Расстались друзьями, после того, как она вышла замуж за одного из его знакомых.

(— А я сегодня один, я человек невидимка, я сажусь в уголок…)

— А как дите? (Николай не помнил кто там, мальчик, или девочка, поэтому спрашивал неопределенно.)

— Бегает. На будущий год в школу.

— Кошмар. Неужто мы уже такие старые?

— Ничего, до внуков еще далеко! Слушай, я что хотела спросить — ты вообще как к маленьким детям относишься?

— Я — то? Да ничего, положительно. А что?

— Да вот ребенка нужно куда-то на неделю пристроить…

— Так ведь за ним уход, наверное, нужен?

— А с ним мама!

— Молодая?

— Моложе тебя, старичина! И, между прочим, в твоем вкусе. Блондинка, роскошные волосы и на мордашку симпатичная. Помнишь Ленку?

— Какую?

— Ну, рыжая такая, ты с ней все по лесам шастал. Альпинистка. Неужто забыл?

— А, помню, конечно. И что?

— А то, что здесь фигура ничуть не хуже. Сечешь?

— Это интересно.

— Ну что, пустишь на недельку?

— Да хоть на две.

— Только слушай, имей совесть. У человека ситуация безвыходная.

— Да у меня этой совести вагон и маленькая тележка. Пусть живет. Что я ее, изнасилую, что ли?! А что у нее случилось?

— С мужем повздорили.

— Ну звони ей, пусть едет. Я дома.

— Спасибо. Я знала, что ты хороший!

— Ясное дело. А когда мы с тобой в кино пойдем?

— Ты что! Меня муж убьет!

— Больше не любишь?

— Николушка, ты же видишь, я тебе первому позвонила!

— Ну ладно, в другой раз снова звони. Даже если без ребенка!

— Обязательно!

(— Только нет интереса, и бездарную пьесу продолжает тянуть режиссер…)

Оба уже расчувствовались, вспомнив былое — но у каждого свои дела…

Повесив трубку, Николай занялся уборкой уже всерьез. Проветрил комнату, выкинул ощетинившуюся пепельницу — чтобы не пахла. Сдал целый рюкзак пустых бутылок. Потом сходил в магазин — а то хлеб и тот вчера весь сожрали, закусывали луком — только хруст стоял.

Пара часов пролетела незаметно — вдруг звонок. За дверью оказалась молодая женщина, действительно симпатичная — только глаза усталые. На руках дите, у ног — сумка на колесиках.

Одета она была просто — джинсы да футболка, но эта простота ей шла. Лицо у нее было самым обыкновенным, глаза — карие, нос в веснушках, морщинка над бровями. Светлые волосы до плеч, взгляд, несмотря на усталость, удивительно живой и словно чем-то удивленный.

Оказалось, что зовут ее Таней. Без суеты и спешки устроила она уголок для ребенка; потом готовила на кухне молочную смесь — а Николай разглядывал голыша, как диковину.