Алекс Тарн - Книга

— Йоханан, отпусти меня, — просил я. — Я хочу умереть. Я сам залезу на этот крест.

— Поздно, бар-Раббан, — отвечал он. — Все уже безнадежно испорчено. Но не вини себя. Ты сделал все, что мог.

Он должен был добавить: «Просто можешь ты не так много…» Впрочем, это продолжение звучало, даже не будучи озвученным. Ужасно, не правда ли? Но я… я успокоился. Да-да, успокоился, можете себе такое представить? Нет предела низости человеческой… Но, с другой стороны, если уж я в чем-то и был последовательным, так это в своей никчемности.

Мы вернулись в Кумран, к разбитому корыту, как полагали все. Вернее, все, кроме Шимона и Йоханана. Уже на обратной дороге Йоханан произнес следующую загадочную фразу:

— Если разобраться, то лучшего результата трудно было желать. Господь сам внес исправления в наш план.

Тогда я подумал, что он говорит это с единственной целью утешить меня, но последующие события показали другое. Наши вожди и в самом деле обратили поражение в победу — и в какую победу!

В конце концов, речь шла всего-навсего о сказке, которую нужно было подкрепить некоторыми реальными событиями. Понимаете: «некоторыми»! Новому культу требовалась доля правды, но при этом никто не определял — какая именно доля? Толпа забывчива. Забывчива настолько, что не верит даже самой себе. На горе Гулголет в канун того Песаха были установлены три креста — это факт, с которым соглашались все. Дальше следовали разногласия.

— На этих трех крестах оказались в итоге только двое распятых… — говорил кто-нибудь памятливый.

— Двое? Да нет же, их было трое! — уверенно отвечали кумраниты.

— Глупости! Третьего отпустили.

— Да нет же, отпустили четвертого!

— Как же так… вы уверены?

— Абсолютно! Мы сами видели, как распинали троих.

— Но я тоже был там и видел только двоих…

— Ты просто ушел раньше времени.

— Гм… возможно… но почему тогда третий крест наутро стоял пустым?

— Очень просто: легионеры сжалились над Ешу и подарили ему быструю смерть. А потом ученики похоронили Спасителя.

— Спасителя?

— Ну да, Машиаха! Помните его въезд в Ерушалаим?

— Гм… ну да… что-то такое определенно имело место… а скажите: где же тогда его могила?

— Его могила пуста. Он вознесся на небо к своему небесному отцу. Это ли не доказательство его божественности?

Таким или примерно таким образом Шимон и Йоханан излагали свою версию событий. Да, вы правы, это была наглая ложь, но залог ее успеха заключался именно в этой наглой простоте. К тому же, Шимону и Йоханану вовсе не требовалось, чтобы в эту сказку поверили жители Ерушалаима или еудеи вообще: как я уже говорил, новый культ адресовался остальным народам — всем, кроме еудеев. А остальные слышали только отдаленное эхо событий и могли поверить чему угодно. Уже через месяц посланники Шимона отправились в путь. Они несли новую «благую весть» в Тир и Дамесек, в Александрию и Рому, в Атуну и Эфесус…

А я… я вернулся к своим горшкам. Наша община сильно уменьшилась, но по-прежнему продолжала святой труд копирования свитков Книги. Шли месяцы, незаметно складываясь в года. Я вертел свой гончарный круг, а Шимон и Йоханан готовили и снаряжали все новых и новых посланников, пока не решили, что настала пора двинуться в дорогу и им самим. Сначала ушел Шимон, его путь лежал в Рому. Первые посланники уже успели организовать там группу в несколько сотен сторонников и ждали только его, чтобы развить этот несомненный успех. Затем настала очередь Йоханана. Перед тем, как уходить, он попросил меня изготовить особо надежный горшок.

— Пусть тебя не волнует его вес, бар-Раббан, а уж красота тем более, — сказал он. — Чем крепче, тем лучше, остальное не важно.

Не стану хвастать, но к тому времени я уже достиг кое-какого умения, и это «остальное не важно» меня даже несколько задело. Я изготовил превосходный горшок, очень крепкий, с плотно подогнанной крышкой. Да, он был тяжеловат, но меня ведь предупреждали, что вес не имеет значения. Через два дня Йоханан пришел в мастерскую с завернутым в полотно небольшим свитком. Это удивило меня: обычно я отдавал готовые горшки и никогда не видел их содержимого. Упаковкой и сокрытием занималась отдельная команда. Когда я сказал об этом Йоханану, он покачал головой:

— Нет, бар-Раббан. Я хочу, чтобы ты закрыл горшок здесь же, в мастерской. Запечатай его глиняной крышкой и обожги торец так, чтобы ни воздух, ни влага не смогли проникнуть внутрь.

— Это опасно, Йоханан, — предупредил его я. — При обжиге торца весь горшок нагреется, и пергамент может пострадать.

— А кто тебе сказал, что это пергамент? — усмехнулся он и развернул ткань.

Это был медный свиток! Такого я не видел еще никогда.

— Можно посмотреть? — я увидел, что Йоханан колеблется и добавил: — Жаль, что я не смогу разобрать текст.

А! — сказал он облегченно. — Ты так и не выучил старый шрифт… конечно, смотри. Я зайду за горшком к вечеру.

Он ушел, а я взялся за свиток. Я чувствовал, что обязан знать его содержание. Листовая медь стоила слишком дорого, чтобы выцарапывать на ней просто еще одну копию известного текста, одну из сотен. Это наверняка был документ чрезвычайной важности, причем документ, имеющий ко мне самое непосредственное отношение. Об этом ясно свидетельствовали колебания Йоханана. Думаю, что он предпочел бы вообще обойтись без моего участия, но это оказалось невозможным: ведь горшки для рукописей в Кумране уже в течение многих лет изготавливал только я. Возможно также, что, если бы речь шла о ком-нибудь другом, он предпринял бы какие-то минимальные меры предосторожности… но бар-Раббан… сами понимаете… можно ли ожидать подвоха от такого ничтожества? А уж мое замечание о шрифте успокоило Йоханана окончательно. В его глазах я годился только для изготовления и обжига грубых горшков!

Но бар-Раббан как-никак означало «сын Раббана». Чему-чему, а уж грамоте отец меня научил, в том числе — и старому ивритскому шрифту. С сильно бьющимся сердцем я отвернул тонкий медный лист.

Свиток назывался «Книга Ковчега» и представлял собой подробное описание всей истории о Ешу, сыне человеческом. Авторы, Шимон и Йоханан, начинали издалека: они делились своими сомнениями относительно путей спасения Книги, рассказывали о первоначальном плане повсеместного изготовление и сокрытия рукописных копий, о приходе в Кумран и о неудачном путешествии в Александрию. Я сказал, что авторами были они оба, но большую часть, около трех четвертей текста, несомненно, написал один Шимон, без видимого участия своего друга. Об этом свидетельствовала ясность письма и твердое следование фактам — ни одного искажения, ни одной сомнительной трактовки.

Завершив предисловие, Шимон переходил к изложению грандиозного плана «Ковчег». Он не скрывал своего смущения: выбранные средства представлялись ему отвратительными. Обращаясь к будущим читателям, он умолял о прощении, он оправдывался лишь тем, что не видит другой возможности гарантированного спасения Книги. Шимон проклинал языческий культ, основателем которого являлся он, убежденный и истовый еудей. Он признавал дикость того, что ему предстоит пожертвовать своими принципами и своей жизнью во имя того, чтобы сделать этот нелепый культ всемирной религией. Мне кажется, что весь текст был написан Шимоном ради этой части: он просто чувствовал необходимость объясниться, обелить свое имя перед неведомыми потомками.