Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…

— Я тебе помогу.

— Нет, ни в коем случае! Это не дамское дело. Погуляй пока, Милочка, я быстро управлюсь.

Она отправляется на самостоятельный осмотр, а он, живой и быстрый, в яркой ковбойке и эластичных спортивных брюках, вскоре присоединяется к ней.

— Теперь можно в дом, Милочка.

Она поражена.

— Какой богатый участок, даже яблони есть. Парник какой, ты даже цветы выращиваешь?

— Обязательно, — гордится хозяин.

— Не жена, все сам?

— Исключительно своими руками. Жена… — ЕГО ПЕРЕДЕРГИВАЕТ? — Видишь ли, не снисходит до работ на земле.

— А дача? Неужели вы… ты сам строил?

— Нет, каркас заказной. Ставили специалисты. — ОН СЧАСТЛИВ, ЧТО ЕЕ ЭТО ИНТЕРЕСУЕТ? — А внутри… пойдем, теперь можно… все оборудовал сам.

Дача у Автономова образцово-показательная для наших мест, что и говорить. Две комнаты внизу и одна большая на втором этаже, теплая просторная веранда. Свет, водоснабжение, меблировка. Запасная печка-буржуйка. О господи! Милена вновь поражена.

— Вы… прости, ты, наверно, кучу денег сюда вбухал? — интересуется она.

— Да, по старым ценам порядочно. Сейчас многие миллионы стоит. Зато есть, Милочка, приют на старости лет.

Помолчи о старости! Тебе ли говорить… насильник! — УЛЫБАЕТСЯ? ЛЕГОНЬКО ШЛЕПАЕТ ЕГО ЛАДОНЬЮ ПО ЩЕКЕ? ОН МЛЕЕТ ОТ ТАКОЙ ЛАСКИ? ОН ПЫЖИТСЯ ОТ ГОРДОСТИ ЗА СВОИ МУЖСКИЕ ДОСТОИНСТВА?

Лучшее место на даче — это, конечно, тахта. На ней, правда, неоднократно возлежала Раиса Юрьевна, но Константин Павлович — человек хозяйственный, предусмотрительный. Он не забыл привезти с собой чистые простыни, пододеяльники, наволочки, а Милена… — Да подожди же, какой ты нетерпеливый! — ТАК ОНА ВОСКЛИЦАЕТ? СМЕЕТСЯ? СОПРОТИВЛЯЕТСЯ? Распаленный пенсионер потерял всякое благоразумие. Ну а я-то чего, спрашивается, подглядываю в замочную скважину? Какое мне, спрашивается, дело до их постельных игр? Пропади ты пропадом, Константин Павлович, в конце-то концов! Исчезни, говорю!

Но Автономов не желает оставлять меня в покое. Сильный стук в дверь означает, что пришел именно он, а не кто-нибудь другой.

Разумеется, это он!

На нем спортивная одежда фирмы «Адидас» и какая-то дурацкая кепчонка с длинным козырьком. Его лицо сильно прихватило весенним солнцем, и голубые глаза на нем светятся младенчески ясно и невинно. Зубы, которые он сумел сохранить не в пример мне, по-молодому блестят. Он улыбается, он, видите ли, улыбается, словно являет собой нежданный, радостный для меня подарок. Может, он даже ждет, что я сейчас заключу его в дружеские объятия, воскликну: «Костя! Дорогой! Ты!» А вместо этого я преграждаю ему дорогу и грубо вопрошаю:

— Чего надо? Чего явился?

— Ну, пусти, пусти, не дури, — смеется Автономов. Смеется, видите ли.

— Здесь не подают. Ступайте отсюда.

— Да пусти же, черт возьми! — Он оттесняет меня и внедряется в квартиру.

— Если ты опять с бутылкой…

— Никаких бутылок. Я на машине. Прямо с дачи. Целый день пахал землю.

— Землю? Ты что-то другое, по-моему, пахал.

— Анатоль, без хамства!

— Впускаю на десять минут, не больше. По твоей милости у меня вылетела впустую пятница, пропала суббота…

— В субботу мы не виделись! — живо возражает он.

— А она все равно пропала. И сегодня я бесплоден, как смоковница.

— Кто ж виноват в твоей бездарности? — ухмыляется Автономов.

— Поговори еще! Обувь снимай, не в хлев пришел, — буркаю я и следую на кухню.

— Тапочки хоть дай! — кричит он мне в спину.

— Обойдешься.

И, едва он появляется вслед за мной на кухне, я тут же без предисловия выкладываю ему, этому загорелому дачнику-спортсмену, что мне надоело быть опекуном семейства Автономовых. С какой стати, мать-перемать, я должен разбираться в их сквалыжных семейных отношениях, нести нравственную ответственность за его любовные загулы? Кто я ему — родственник какой? У меня есть собственная жизнь, которую я, можно сказать, выстрадал и которой дорожу, и которую не желаю подчинять кому бы то ни было, может он это понять своим слабым рыбоводным умишком?

— Постой, постой… погоди! — теряется он от такого моего напада. — Ты что городишь?

— А то и горожу. Здесь была твоя дочь.

— Зинаида?

— А у тебя еще дочери есть? Она самая, Зинаида. И зачем она, по-твоему, приходила?

— Зачем? — Он заморгал своими невыносимо голубыми глазами. Ну, дитя и дитя!

— Не можешь сообразить?

— Не-ет.

— Объясняю для тугодумов. Она приходила, чтобы просить меня, нет, требовать от меня, чтобы я избавил тебя от прекрасной Милены Милосской — любыми способами, вплоть до твоего оскопления или ее физического уничтожения.

— Врешь!! — возопил Автономов.

— А представь себе, не вру. Причем называла твою Милену кобылицей, коровой, телкой и опасной во всех отношениях бабой, — беспощадно сообщил я.

Папа Автономов зримо посерел.

— Не может быть, — опал его голос.

— А ты что ожидал? Что она порадуется за тебя? Восхитится заместительницей своей матери?

— Нет, но… позволь, — забормотал потрясенный Автономов. — Зина всегда меня понимала. Она всегда на моей стороне в конфликтных ситуациях Да она и сама прошла через семейные передряги. И вообще, откуда ей знать, что у нас с Миленой особые отношения?

— Дурочкой свою дочь считаешь?

— А ты, ты тут при чем? — вдруг вскипел Автономов. — Почему она к тебе пришла?

— Вот-вот, правильный вопрос. Чем я заслужил такую честь — быть посредником в твоих блядках?

— Анатоль!!

— Ну?

— Я тебя в последний раз предупреждаю…

— Не грози. Не боюсь.

— Это ты падок на случайные случки…

— Был.

— Это ты провел через эту квартиру легион девок. А у нас с Миленой надолго и всерьез, ты, наконец, можешь понять это? — ожесточенно проговорил Автономов. Его голубые глаза потемнели. Он стал крайне опасным. — Больше тебе скажу, хотя ты доверия не заслуживаешь. У нас с Миленой состоялся разговор о браке. Я ПРЕДЛОЖИЛ ЕЙ ВЫЙТИ ЗА МЕНЯ ЗАМУЖ. Это ясно?

Наступила тишина, в которой я мысленно считал до десяти, чтобы не сорваться.

— Та-ак, — протянул я после паузы. — Решил, значит, на старости лет стать двоеженцем?

— Я РАЗВЕДУСЬ С РАИСОЙ.

— Да?

— Да. Это решено. Милена считает, что я должен хорошенько подумать. А Я НЕ ХОЧУ ДУМАТЬ.

— Оно и видно.

— В конце концов, мы можем не спешить с браком. Что такое печать загса?

— Печать.

— Вот именно! И не больше. Я ее люблю, чудило ты, — как-то необыкновенно серьезно произнес Автономов.

— А она, позволь узнать?

— Она неравнодушна ко мне. Я это всегда чувствовал. А ее любовь я заслужу, заслужу со временем.

— О-о!!

— Не стони. Тебе этого не понять. Ты чистой воды прагматик, вот ты кто, — высокомерно, чуть ли не с презрением высказался Автономов.