Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…

— Как прагматик я сделаю так. Когда приедет твоя Раиса, я уеду на Синегорские минеральные воды.

— Это еще зачем?

— А чтобы быть подальше от вас. Я не желаю быть свидетелем ваших кровавых разборок.

— Трусоват ты, писака, как я погляжу. А раньше был смелым.

— И вообще считай, что консультационный пункт в моей квартире закрыт. И «скорая помощь» на дому — тоже.

— Ха-ха-ха, напугал! — Он разудало сунул сигарету в рот, прикурил и вожделенно затянулся дымом.

— Кстати, — сказал я, — сколько, если не секрет, ты продул в пятницу на бильярде?

— А тебе зачем знать? — Пых-пых!

— Любопытно.

— Ну, продул. Ну, порядочно. Все наличные спустил.

— Аполлону?

— Ему.

— И в долг, поди, влез?

— Ну, влез. На двести пятьдесят тысчонок. Он знаешь как прорезался в последних партиях.

— Я тебя предупреждал, дурня.

— Ничего! Деньги шальные — премия. Да я еще отыграюсь. Кровь из носа, отыграюсь, — разгорячился К. П. — Хочешь, пойдем сегодня вечером, увидишь, как я его разложу! Поболеешь за меня.

— Нет уж, уволь. Не желаю помогать самоубийце в самоубийстве. Автономов весело рассмеялся:

— Ну-ну, смотри. А в добром деле можешь помочь?

Я сразу насторожился: — В каком это добром?.. — А злиться уже не злился — ну что на него злиться! — лишь мысленно скорбел.

— Понимаешь, я хочу сделать Милене подарок. Не ей, собственно, а ее девочке. У девочки, понимаешь, я заметил, нет ученического столика. Уроки делает за обеденным, подкладывает под себя книжки, подушки, то-се. И детской стенки у нее нет для своих книжек, тетрадей, то-се. Поехали в мебельный, он открыт в воскресенье. Поможешь мне выбрать, а?

— Это Милена тебе присоветовала? — прошептал я. Вот именно — прошептал.

— Да ты что! — оскорбился Автономов за свою Милену. — Конечно, нет. Я хочу, понимаешь, сделать тайно. Адрес я ее знаю, а грузчики пусть доставят без моего участия. Ну, в порядке сюрприза, понимаешь. Девчонка будет рада.

— И Милена тоже.

— Ну, и Милена, наверно, тоже. Съездим, Анатоль. Все равно ты сегодня ничего путного не напишешь.

Я долго на него смотрел — на худого, загорелого, седого. Каким образом я не сумел разглядеть его за многие десятилетия нашего знакомства?

Он ушел рассерженный, но не поверженный, и неделю, кажется, не давал о себе знать. Я продолжал свою самостоятельную жизнь, единообразную, как рельсовая колея в пустыне, с редкими выходами в магазины, на почту, в издательство и писательскую организацию. То зеленые светофоры зажигались на моих страницах, то красные категорически пресекали движение. Апрельская погода за окном была неустойчива, как мое настроение: вчера в полную силу светило солнце, сегодня сочился из туч затяжной дождь. Несколько раз я поднимал трубку, чтобы позвонить Автономову, но бросал ее, не набрав номера. ТЫ НЕ НУЖДАЕШЬСЯ ВО МНЕ? Ну что ж, прекрасно. И Я ОБОЙДУСЬ БЕЗ ТЕБЯ.

Последние известия прозвучали, как ни странно, из уст англизированной переводчицы Зинаиды. Едва я услышал ее голос — напористый, взволнованный, — как сразу отрешился от нездешних бумажных мыслей и сосредоточился на трезвой реальности.

— Я вам звоню, чтобы уведомить вас (таким стилем она начала), что мой отец, а ваш друг, сошел с ума. Вы слушаете?

— Да, конечно, Зинаида. Весь внимание. Что стряслось?

— Папа только что ушел от меня, а я не могу опомниться. Сижу и дрожу.

Я представил, как она сидит в кресле и дрожит. Картинка была в общем-то, соблазнительная. — Вы слушаете?

— Еще как, Зина! Продолжай.

— Так вот, папа поставил меня в известность, что он решил развестись с мамой. Окончательно и бесповоротно, так он сказал. И даже показал подготовленное заявление в суд, представляете?

— С трудом.

— Я не слабонервная, вы знаете, но я была так потрясена, что упала в обморок.

— В буквальном смысле, Зина?

— Да, ему пришлось отпаивать меня водой. Но не в этом дело. Папа решил не только разойтись с мамой, он собирается опять жениться. Да, да! И вы знаете, на ком.

— Неужели на этой… как ее?.. на Милене? — неискренне удивился я.

— Именно на ней, на этой шлюхе! Именно на ней, на этой твари!

— Ого! Ты, однако, Зина…

— А как мне еще ее называть, скажите, пожалуйста? Как? Она отнимает у меня отца, а у мамы мужа. Она охмурила бедного папу, эта сучка. Вы думаете, она на него зарится? Как же! Ее интересуют только его деньги. Только его деньги. ОНА УЖЕ УГОВОРИЛА ПАПУ ПРОДАТЬ НАШУ МАШИНУ! — некрасиво взвизгнула переводчица. — А папочка лопоухий рад стараться, представляете?

— М-да… — промычал я. Подходящих слов не нашлось.

— Ей нужна двухкомнатная квартира, этой гадине. А мой отец настолько ополоумел, что собирается се купить. Это как?

— Как? — туповато повторил я.

— Это настоящее вымогательство, вот как!

— А может, от отца исходит инициатива? — хмуро предположил я.

— Ну да, как же! Он идет у нее на поводу, как собачка. Говорю вам, совсем сошел с ума. Я ему напомнила, что он обещал подарить эту машину мне, а он лишь жалко улыбнулся: извини, мол, не получилось. Его впору объявить недееспособным! — взлетел голос Зинаиды.

Я молчал.

— И с дачей она его облапошит, вот увидите! И деньги, какие у него есть, все выманит!

Я молчал.

— Вы слышите?

Я прорезался:

— Да, слышу.

— Неужели вы ничем не можете помочь? Неужели вы не имеете никакого влияния на папу? — В ее взвинченном голосе послышались слезы.

В таких делах… боюсь, что нет.

— Но вы же можете поговорить с ним, можете!

— У нас уже состоялась беседа.

— Поговорите еще! Ну пожалуйста, — взмолилась она. — Ведь он губит свою жизнь, буквально губит.

— Хорошо, поговорю. Но это вряд ли что-нибудь изменит.

— О господи! Что же делать? Я его умоляла. Я перед ним чуть ли не на коленях ползала. Я пойду к этой гадине… я ей глаза выцарапаю.

— Предоставь это матери.

— Я боюсь звонить маме. Для нее это будет такой удар, а у нее повышенное давление. Что же делать? Что?

На этот вопрос-всхлип я не мог ответить. СОЧИНЯТЬ ИНОЙ РАЗ ЛЕГЧЕ, ЧЕМ ДАВАТЬ РАЗУМНЫЕ ДЕЛОВЫЕ СОВЕТЫ.

Я повесил трубку. Я разбил стакан о край умывальника, когда хотел налить воды, и сильно порезал руку. Пока искал аптечку в кухонном столе, пока делал перевязку, закапал кровью рукопись. Теперь можно будет говорить издателям, что мое сочинение написано кровью и подлежит оплате по высшей ставке.

И со злобным клокотанием в горле я набрал домашний номер Автономова. Хотя был уже девятый час, никто мне не ответил. Бормоча что-то вроде «ну, попадись мне, старый хрен!», я сменил домашний халат и шлепанцы на брюки, рубашку, легкую ветровку и кроссовки. Следовало бы побриться, но я не стал. Следовало бы сесть в автобус, но я пожалел две тысячи рублей на билет и полчаса с небольшим целенаправленно шагал по светлым еще улицам Тойохаро. Сомнительно было, что меня впустят в такой неурочный час в Бизнесцентр. И действительно, опасный страж около турникета преградил мне дорогу: