Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…

— Да кто?

— А тот, что рядом с ней сидит. Молодой такой, усатенький. Я его в Рыбводе в глаза не видел. А она пригласила. Говорит, что новичок. С ней в одном кабинете сидит.

— Ну и что?

— Он клеится к ней, говорю тебе, тупица!

— Сам ты тупица ревнивая.

— Я НЕ СЛЕПОЙ! Только отвернусь, он руку кладет на спинку ее стула. Это как, а?

— Не ей же на спинку.

— Это все равно, что ей! — передернуло Автономова. — А под столом что происходит?

— Что?

— Может, он ей под столом коленку пожимает, прохвост!

— Ну ты даешь! Вот как ты о Милене думаешь.

— Я Милене верю. Она не позволит. А его сейчас выпру, чтобы не клеился.

— Не дури, дуралей. Поставь голову под кран, очухайся.

— Тебя не спросил, что мне делать! Ты за своей лучше следи. Не полагайся на то, что она тихая и смирная.

— Тьфу, дурак пьяный! — в сердцах сказал я.

Автономов щелкнул зубами, сглотнув наконец свой оскал. И исчез.

И не успел я докурить сигарету, как он снова появился. Не один, а в сопровождении этого самого долговязого, усатенького, у которого был недоумевающий вид.

— Не уходи. Будь свидетелем, — приказал мне Автономов. — Друг, тебя как зовут? Я что-то не запомнил, — обратился он к молодому рыбоводу, прикрыв дверь кухни.

— Геннадий. А что?

— А фамилия твоя?

— Птицын. А что? Что такое?

— А моя Автономов.

— Я знаю.

— Тебе сколько лет, Геннадий Птицын?

— Двадцать пять. А в чем, собственно, дело? — недоумевал тот, начиная нервничать.

— Ага, двадцать пять! — порадовался Автономов. — А мне пятьдесят пять, чуешь? Но я могу в два счета скрутить тебя и выкинуть за дверь. Сей секунд.

— Как? Почему? — отшагнул гость от жаркого дыхания хозяина.

А ты почему, сопля такая, нагло к ней клеишься на моих глазах?

— К кому? — заморгал глазами робкий Гена Птицын. А матерый Автономов вновь подступил к нему и замахал указательным пальцем перед его носом:

— Ты мне тут не финти! Я не слепой! Ты на работе к ней клеишься, говори честно?

— Да к кому? — прошептал бедняга.

— К Милене Самсоновне. К жене моей! — выспренно высказался Автономов.

— Да вы что, Константин Павлович? У нас с Миленой деловые отношения, только и всего. И не клеюсь я к пей, а просто разговариваю.

— А за плечи зачем пытаешься обнять, а?

— Я?!

— ТЫ-Ы! ТЫ-Ы! Я НЕ СЛЕПОЙ!

— И не думал. Вам показалось, — совсем оробел этот Птицын.

— Вот что, птаха залетная, гусь лапчатый. Ты меня плохо знаешь. А вот мой друг, — ткнул он пальцем в мою сторону, — меня хорошо знает. Правильно говорю, Анатоль, ты меня хорошо знаешь? — потребовал он подтверждения.

— Лучше бы не знал, видит Бог.

— Он знает, — продолжал бесподобный Автономов, не обратив внимания на мою реплику, — что меня не рекомендуется сердить. А тем более бесить. Я тебя просто-напросто уничтожу, если ты будешь приставать к Милене. Уразумел? Уразумел, я спрашиваю?

— Еще бы! — искренне ответил тот, поеживаясь.

— Вот так! А теперь сматывай манатки, ты тут лишний, — распорядился Автономов.

— Что ж, пожалуйста… Хотя вы повежливей могли бы быть.

— Обойдешься! Ступай, ступай, — открыл он дверь кухни. — Без прощания с обществом. По-английски.

Почти сразу же хлопнула входная дверь — униженный и оскорбленный гость ушел. А хозяин, вроде бы повеселев, закурил и обратился ко мне:

— Вот так, Анатоль. Учись. Вот так нужно разделываться с потенциальными соперниками.

— Не знал, что ты можешь быть таким хамюгой!

— Когда покушаются на мою честь, могу!

Не знал, что ты такой патологический ревнивец. В дурдом тебе пора, Костя.

— Я ЛЮБЛЮ МИЛЕНУ, БАЛДА. В ЭТОМ ВСЕ ДЕЛО.

И появилась сама Милена, розовая, разгоряченная, с красными пятнами на скулах.

— Кто это ушел? — заполошно спросила она. — Неужели Гена?

— Он самый, — отвечал новоявленный Отелло.

— Почему? Почему он убежал и даже не попрощался?

А что? Без него у тебя уже вечер не вечер? — сразу окрысился Автономов.

— Что за ерунда! Ты пьян, Костя. Неужели это ты его прогнал?

Автономов удовлетворенно закивал. Да, это он способствовал в некотором роде уходу молодчика. Ему, Автономову, активно не нравятся молодчики, которые нагло клеятся к его женщине. Он их уничтожает сначала словом, а потом, если понадобится, действием. Вот так, Милочка дорогая.

— Ты с ума сошел! — возмутилась Милена. — Совершенно безобидный мальчишка. Живет один в общежитии. Поэтому я его и пригласила. Чтобы хоть поел по-настоящему.

— А он стал к тебе клеиться.

— Нет, ты невменяемый сегодня!

— А ты, между прочим, его сразу не отвадила, что должна была сделать.

— Не смей больше пить!

БАЦ! Дверь кухни с треском захлопнулась. Мы молчали некоторое время.

— Поделом тебе, — сказал я.

— Ничего, ничего… это так, небольшой бзик. Она еще извинится передо мной, — неуверенно пробормотал Автономов.

Мы вернулись в гостиную, но застолье уже утеряло свою былую силу.

Генеральный директор исчерпал, кажется, запас своих анекдотов, помрачнел и отяжелел от обилия съеденного и выпитого. Пригорюнился старик. Женщины вяло, по второму кругу, обсуждали торговые темы. А главное, хозяева не давали поводов для веселья — ясно было видно, что между ними пробежала черная кошка.

— Пойдем? — шепнула мне трезвая, как стеклышко, Наташа.

— Ага!

Мы встали. Я поблагодарил хозяев за хлеб-соль, пожелал им всяческих благ — очень косноязычно, и вот мы уже шагали по пустынной ночной улице с севера на юг, в наш отдаленный микрорайон. Звезды мерцали в ясном небе, и одна, особенно яркая, — в океанской стороне. В их далеком свете не угадывалось ничего человеческого, никакого сострадания. Я глубоко, безысходно вздохнул, и Наташа тотчас заглянула мне в лицо:

— Что такое? Устал?

— Нет, не устал. Автономов посоветовал мне приглядывать за тобой, — нетрезво пробормотал я.

Она страшно удивилась:

— Это еще зачем?

— А чтобы никто к тебе не клеился, — пояснил я. — Не соблазнял тебя то есть.

— Господи помилуй! — засмеялась моя маленькая подружка. — Да кому я нужна, кроме тебя? Да и тебе нужна ли по-настоящему?

Я закашлялся, чтобы не отвечать на этот вопрос, а потом заговорил о бессердечии и рассудочности ночных звезд. Так добрели домой…

… где ждала Сочинителя строптивая рукопись «Путешествия с боку на бок». Но в этот поздний час предстояло подлинное ночное путешествие с боку на бок, беспокойное, надо полагать, даже, возможно, кошмарное, как зачастую бывает, когда в крови Сочинителя распоряжается алкоголь.

Утром, еще лежа на тахте, я спросил уходящую в свою поликлинику Наташу, орал ли я среди ночи. Она прихорашивалась перед зеркалом и беззаботно откликнулась:

— Да, было что-то. Что-то бормотал, с кем-то спорил.

— Сам с собой, наверно, спорил. Послушай, Ната, а как ты смотришь, если я съезжу на пару недель на Синегорские минеральные воды? Путевку легко купить. Подлечусь там.