Анатолий Тоболяк - Во все тяжкие…

Трудно поверить, но факт: к тому времени, как она постучала в дверь, у меня действительно заныла вдруг поясница, меня согнуло и скрючило. НАКАЗАНЬЕ ГОСПОДНЕ!

Но еще до прихода Наташи прозвучал телефонный звонок. Мужской голос в трубке был мне совершенно незнаком, но спрашивал он именно меня.

— Да, слушаю. Вы не ошиблись, — отвечал я.

Незнакомец представился: Братченко Егор Михайлович из гидрометеослужбы. Он звонит по просьбе Константина Павловича Автономова. Известен мне такой человек?

— Ну еще бы! Более чем известен, — сразу разволновался я.

Дело в том, что он, Братченко, в компании приятелей провел пятницу, субботу и, считай, сегодняшнее воскресенье в Остромысовке. Они там рыбачили, а жили на бывшей станции, которую бдительно охраняет мой друг. Так вот, Константин Павлович просил передать мне пламенный привет. Что он и делает.

— Спасибо. Спасибо большое. Как он там?

Не только привет, продолжал незнакомый Братченко слегка охрипшим басом. Константин Павлович передал для меня парочку горбуш его собственного посола — семужного. Но за ними мне надо будет самому подъехать. Известно мне, где располагается управление гидрометеослужбы?

— Да, знаю.

— Ну вот, подъезжайте завтра между десятью и одиннадцатью и заберете. Седьмой кабинет. Братченко, значит.

— Спасибо. Подъеду. Как он там? Здоров? Не хандрит в одиночестве?

Мой собеседник густо и хрипло рассмеялся:

— Какое одиночество, что вы! Сейчас сезон. Рыбаков навалом. Он без гостей не живет.

— Вот как! А гости, надо думать, приезжают не пустые? — спросил я со значением.

— Вы насчет водочки? Ну само собой. Без нее не обходится.

— А сторож не злоупотребляет? — спросил я напрямую.

Братчеико закашлялся.

— Даже не знаю, что вам сказать… — вновь заговорил он. — Кстати, ждет вас в гости. Вы не собираетесь?

— Пешком далеко.

— Зачем пешком? Мы в будущую пятницу опять туда поедем. Можем и вас захватить.

— Это было бы здорово, — обрадовался я.

— Ну вот, подходите завтра за рыбехой и обговорим.

Мы распрощались. И почти сразу же поясницу пронзила острая боль. «А что, если сторожа вот так прихватит, да еще зимой?» — мелькнула мысль, когда я, постанывая, открывал дверь Наташе.

Сорокатрехлетняя Наталья Георгиевна являла собой прекрасный образец бабьей осени с устойчивой, ласковой погодой, безмятежным небом, багрянцем листвы, тишиной мирного увядания… Можно сказать, что она была полноценным августом (или началом сентября), я же напоминал мерзейшую пору позднего октября или даже начала ноября с перепадами холодного дождя и мокрого снега. Хотелось поцеловать ее в губы, но она увернулась и подставила щеку. Не получилось и целебного объятия.

— Спасибо, что пришла, — сказал я. — Хорошо выглядишь, Наташа. (На большие комплименты женщинам Сочинитель не способен.)

— А ты очень плохо, Толя. — Повторялся разговор с Миленой.

— Да, расклеился, видишь… Зато не пью, как Автономов. Он в тайге сторожит объект. Дошли слухи, что злоупотребляет, — горестно вздохнул я.

— Зачем ты мне это говоришь? Какая у тебя грязь!.. — огляделась она.

— Да? Находишь? А мне кажется, что стерильная чистота.

Дальше — медицинский осмотр. Я сбросил халат. Мой личный врач попросила меня согнуться и разогнуться. Еще раз согнуться и разогнуться. Ощупала поясницу и спину, уложила на тахту и стала поднимать мои ноги: то левую, то правую, стараясь добиться прямого угла. Но это не получалось, ну никак. «Так больно?» — спрашивала Наташа с серьезным, но сострадательным лицом. «Больно». — «А так?» — «А так еще больней. Я не могу умереть, Наташа?» — «Не в этот раз», — бегло улыбну лась она и открыла свой медицинский чемоданчик. Там было много всякой всячины.

— Вот прими таблетку резерпина. Сейчас принесу запить. А потом сделаю укол. А завтра тебе надо обратиться в поликлинику к невропатологу, пройти курс лечения.

Значит, все-таки очень серьезно у меня, да? Возможен летальный исход? — настаивал я на своей кончине.

— Ну, не глупи.

— А сколько времени займет этот курс лечения?

— Неделю. Полторы.

— Так долго? Но мы же с тобой собрались в тайгу, в гости к Автономову. Я забронировал тебе па пятницу место в машине.

— Напрасно, — сухо сказала Наташа и ушла за водой. И принесла воды. Я принял таблетку, а она опять удалилась на кухню кипятить шприц.

Отвратительно все-таки быть малоподвижным и беспомощным, но нам, пенсионерам, надо привыкать к горизонтальному положению. Оно — наше будущее.

— Наташа! — закричал я.

— Что? — откликнулась она из кухни.

— А нет ли у тебя ампулы с цианистым калием? Она бы мне здорово помогла.

Ответа не последовало. Некогда любимая женщина разучилась понимать мои офигенные шуточки.

— Наташа! Наташа!

— Ну что еще?

— Автономов, можешь представить, не собирается возвращаться в цивилизацию. Каково? — вспомнил я его словечко.

— Что ж я могу поделать, — донеслось из кухни. — Значит, ему там лучше. Я, кстати сказать, — появилась она в комнате с маленьким металлическим корытцем в руках, которое держала через полотенце, — встретила на днях Милену па улице. Я поздоровалась, а она даже не ответила, прошла мимо.

— Одна была?

— Нет, с каким-то молодым мужчиной.

— Ага. А ты одна была?

Наташа не ответила. Поставила корытце на журнальный столик, сняла крышку, извлекла пинцетом детали шприца, соединила их, как положено, отщелкнула копчики двух ампул и…

— Повернись на живот. Приспусти трусы. — «Совсем бы снять», — мелькнуло у меня, а вслух я сказал:

— Прощай, Наташа! — И ягодицы мои дернулись от укола. — Спасибо. Так с кем ты была?

— Это неважно, Толя. Я хочу тебе сказать… не надо мне больше звонить. Не надо встречать около поликлиники… понимаешь?

Я надолго задумался, глядя в потолок: понимаю ли я? Затем перевел взгляд на ее светлое, округлое лицо: понимаю ли я? Нет, не понимаю, почему все-таки мы должны бесповоротно расстаться. Но сказал:

— Да, понимаю. У тебя появился новый мужчина. Он предложил тебе руку и сердце. Так?

— И так, и не так, — грустно ответила Наташа.

— Эх, жаль, что я не настоял на нашем официальном браке!

— Это хорошо, что мы не расписались. Все было бы гораздо сложней.

— Но и проще тоже. В качестве мужа я мог бы сейчас выпороть тебя ремнем. А как сожитель не имею права.

— Видишь, ты даже не слишком огорчился. Можешь шутить. Ты меня никогда не любил по-настоящему, вот в чем дело.

— Это неправда. Были мгновенья…

— Ты не семейный человек. Семья тебя тяготит.

— А вот это, может, и правда, — тяжело признался Сочинитель. Дальше — банальности. «До свиданья… не болей»… «Мне было временами очень хорошо с тобой»… «Не пей, пожалуйста»… «Желаю творческих успехов»… «Привет твоему другу Автономову»… Тут я ее прервал, сказавши: