Меир Шалев - Голубь и Мальчик

Грузовик напрягался на крутых поворотах, пока наконец не одолел долгий подъем. Перед глазами Малыша проплыл плавный колокол горы Тавор, а за ней веселая вершина Гиват-а-Море. Ему казалось, что его тело — маленькая точка, которая медленно ползет по земному шару, и это движение приближает его к любимой. Голубиная корзинка вдруг сдвинулась с места. Голуби затрепыхались внутри, и он встрепенулся вместе с ними. Вблизи Кфар-Камы водитель вдруг громко произнес: «Здесь мой дом!» — и снова умолк. Малыш сошел и продолжил свой путь, где пешком, где на случайных попутных телегах с фуражом, а где на грузовиках с молоком и овощами. В те времена земля была пустынной, движение медленным, а расстояния — большими, и на тот путь, который я сегодня проделываю на «Бегемоте» за каких-нибудь двадцать минут, Малышу понадобилось целых полдня. В Афуле двое парней пригласили его на стакан газировки, поговорили с ним о голубях, а когда он, распрощавшись с ними, пошел на станцию, то обнаружил, что они украли у него деньги, которые дал ему дядя. Он немного посидел на скамейке возле вокзала, с корзинкой на коленях и колотящимся от страха сердцем, а потом решился и сел без билета на поезд, идущий в Хайфу.

Вскоре его поймали. Контролер потребовал у него двух голубей, если он хочет ехать дальше. Малыш умолял, отказывался, почти плакал. Контролер схватил его за воротник и пригрозил выбросить посреди пустынных просторов Изреэльской долины. Он испугался. Перед тем он видел компанию орлов на трупе коровы и сейчас страшился за собственную судьбу. Про себя он уже думал, как запустит голубя к Мириам и как дядя организует его спасение. Но тут над ним сжалилась какая-то незнакомая, странная женщина — худая и высокая голландка, которая сидела у окна вагона и зарисовывала акварелью скворцов и щеглов. Она купила ему билет и сказала на незнакомом языке, что понимает, зачем он едет и что у него спрятано в этой корзинке.

В Хайфе Малыш пошел к родственникам, и они отправили его со своим приятелем, старым английским инженером, который собрался этой ночью в Тель-Авив. Человек этот объяснил, что едет медленно, потому что ночью плохо видит, и попросил Малыша разговаривать с ним, чтобы не уснуть. Малыш боялся, что он спросит о голубях, и старый инженер действительно спросил, и не только спросил, но и проявил познания в двух самых опасных областях — в голубеводстве и в иврите. Поэтому Малыш уже не мог укрыться за своим незнанием английского. Он сказал, что живет в Хайфе, что у него есть голубятня на крыше и что он едет в Тель-Авив, чтобы выпустить своих голубей в воздух — из осторожности он сказал не «запустить», а «выпустить в воздух».

— Интересно, как они находят дорогу домой, — задумчиво сказал англичанин.

— У них есть чувство направления, — сказал Малыш.

— Нет у них его, — сказал англичанин. — Они не могут найти дорогу никуда, кроме как в свою голубятню. Настоящее чувство направления означает умение находить дорогу из любого места в любое место, а главное — в незнакомые места. А возвращение домой, как бы это объяснить тебе, мой мальчик, оно больше похоже на то послушание, с которым все подчиняются силе притяжения. Как река знает путь к морю без карты, как брошенный камень не нуждается в компасе, чтобы упасть обратно на землю.

Когда они пересекли Яркон, на горизонте уже светлело и вдали появились первые огни Тель-Авива. Машина миновала тот загон с лошадьми, откуда Девочка, по ее словам, запускала молодых голубей, и продолжала свой путь на юг, и тогда Малыш попросил выпустить его, выбрав такое место, которое нельзя было бы связать с каким-нибудь конкретным делом или человеком.

— Еще темно, — сказал англичанин, — куда ты пойдешь?

Но Малыш сказал:

— Всё в порядке, скоро рассветет, — и пошел в сторону зоопарка. Дорогу он не знал, но уже издали слышал рычание тигра и голоса просыпающихся обезьян и птиц, которые направляли его шаги. Ворота были закрыты. Малыш уселся возле них, и через полчаса его разбудил толстый сторож, который пришел открывать.

— Я тебя помню, ты работаешь в голубятне Мириам, — сказал он, — твоя приятельница еще не пришла, но заходи, заходи, подождешь ее внутри.

Обратно домой, через два дня, Малыш ехал автобусом. В его плетеной корзинке лежали четыре голубя, которых дала ему Девочка. Доктор Лауфер сказал им:

— Любовные послания — это прекрасно, но есть также работа и тренировки. К каждому голубю, которого вы запускаете, привяжите также голубеграмму с данными о времени и о погоде. И не перепутайте наш футляр с вашим пером, потому что тогда мы прочтем, что вы пишете друг другу, кххх… кххх… кххх… А сейчас ты на службе, так что вот тебе немного денег на дорогу и билеты для поездки.

Всю дорогу он думал о ней, об их прогулке по берегу моря в Тель-Авиве, об улице, на которой она вырвала свою руку из его ладони, и о переулке, в котором не вырвала. О поцелуе, которым она поцеловала его, о тех, которыми он целовал ее, о том, как она убрала его руку со своей груди и тяжело задышала, об их встретившихся и обнявшихся языках. Он попросил ее научить его свистеть, и, когда ему не удалось ни с одним пальцем, ни с двумя, она сказала: «Тогда давай попробуем так» — и вложила ему в рот свои пальцы.

— Свисти! — сказала она, но его язык уткнулся меж ее пальцев, его диафрагма напряглась от волнения, и его легкие не могли выдохнуть воздух. — Свисти! — повторила она, и от неожиданности и желания его свист сорвался в неудержимый смех. Девочка сказала: — А сейчас так, — и вложила два его указательных пальца себе в рот, и, когда она свистнула прямо на него, он почувствовал, как тоже дунул с ней вместе. Никогда в жизни он не испытывал такого счастья. Море шумело. Их глаза смотрели друг на друга, такие близкие, что уже стали размытыми, такие глубокие, что в них уже можно было утонуть.

— Да или нет? — спросил он.

— Что — да или нет?

— Ты дашь мне голубя, да или нет?

Он вспомнил выражение ее лица, когда она взяла его голубей, ее взгляд, когда она дала ему своих и сказала:

— Мы согласны.

И поскольку страна наша маленькая, а их чувство было большим, уже на следующее утро взмыли навстречу друг другу два одинаковых голубя — один из кибуца в Иорданской долине и другой из зоопарка в Тель-Авиве. Они, надо думать, встретились в полете, пронеслись друг мимо друга и вскоре приземлились, каждый у своей голубятни, каждый с тяжело поднимающейся блестящей грудкой. Девочка и Малыш, каждый в своей голубятне, вручили доктору Лауферу и Мириам голубеграммы, лежавшие в футлярах, а потом развязали шелковые нитки, которые прикрепляли к хвостам перья с записками, и отошли и сторону прочесть слова, предназначенные только для них. Слова немногочисленные и короткие, как это принято в голубиной почте: да, и да, и да, и да. Да, мы любим, и да, мы скучаем, и да, мы не забыли, и да, мы помним.