Игорь Шнайдерман - Жиденок

Стояла гробовая тишина. Слышен был только хруст.

Изначально наше молчание задумывалось как немой укор, но когда мы увидели, что гора растаяла на четверть, у нас пропал дар речи. По моим подсчётам, проглот-засранец употребил килограмма два «белого врага человека». Мне стало жаль Сосиску.

Когда гора растаяла на половину, подсудимый поднял умоляющие глаза на старшину и прошептал:

— Товарищ старшина, а попить можно?

Старшина был до такой степени ошеломлён, что сам сбегал за графином.

Дальше всё произошло, как в ускоренном кино. Сосиска выдул полграфина и стал поглощать сахар с немыслимой скоростью. Мы наблюдали за ним в полном оцепенении. Когда этот феномен стал слизывать крошки со стола, несколько человек, не сговариваясь, подхватили его под руки и поволокли в санчасть.

Сосиску посадили перед старшим лейтенантом медицинской службы Васиным и, перебивая друг друга, рассказали о случившемся. Доктор Васин посмотрел на рядового Сосиску, как на зомби и, сглотнув слюну, спросил:

— Как вы себя чувствуете?

Сосиска впервые улыбнулся и ответил:

— Хорошо. Я так наелся…

— Он хоть и не еврей, но очень приличный человек…

На территории нашего гарнизона располагались три воинские части: батальон охраны, автополк и авторемонтная база. Каждый день в одно и то же время на плацу выстраивались все уходящие в наряд бойцы, а дежурный по полигону бравый офицер командовал этим построением. Называлось это «развод».

В качестве лирического отступления должен сказать, что в Приозёрске была сосредоточена огромная часть научно-технического потенциала войск ПВО родной страны. Этот потенциал ходил, в основном, в подполковничьих погонах и ездил на работу на велосипедах «Украина».

Не умереть с голоду им помогали военнослужащие, которые ходили в погонах прапорщиков и ездили на «Жигулях».

Именно подполковники-велосипедисты заступали, как правило, дежурными по полигону и командовали разводом.

Среди всей этой военной интеллигентщины попадались такие, которых и на «гражданке» обозвали бы «сильно культурными».

Я стоял в строю уходящих в наряд солдат и скучал. И ждал, когда на плац выйдет офицер и скомандует: «Развод, равняйсь! Смирно!».

Пауза затянулась, бойцы расслабились.

И тут на краю плаца возник человек в форме. Мне даже показалось, что его вытолкнули. Это было забавное рыжее существо в очках, веснушках и подполковничьих погонах. Он остановился, осмотрелся и чихнул. Он показался мне похожим на зайца, попавшего в волчью стаю.

Рыжий подполковник оправился от замешательства и сделал первый «строевой шаг»: его согнутая в колене нога резко рванулась вперёд. Этим движением он сильно напомнил кенгуру, бьющего под зад клоуна в цирке. Вторым этапом та же нога и так же резко выпрямилась, и воображаемый клоун получил ещё и в пах. После этого подполковник повторил весь цикл другой ногой, затем снова первой, опять второй, первой, второй, первой, второй… Так наш «рыжик» дошёл до центра.

Следующим строевым «па» был поворот направо. Это «фуэте» он проделал на одной ноге, предварительно скрутив для разгона туловище, как пружину.

Боясь поднять глаза на стаю уходящих в наряд солдат, подполковник дребезжащим, тоненьким и картавым голоском воскликнул:

— Газвод! Гавняйсь! Смигно! Сегодня дежугным по части заступает майог Иванов. Помощником дежугного буду я, — и совсем тихо: — Моя фамилия… Кукушкин.

Услышавши эту тираду, наглые бойцы вместо стойки «смирно» выполнили прямо противоположную команду и раскрыли рты для дружного смеха. Но тут…

Но тут на плац вылетел маленький, коренастый, стриженый ёжиком живчик. У него были настолько серьёзные глаза, что мы стали смирно совершенно без команды. Мы поняли, что это майор Иванов. Глядя на него, действительно верилось, что на этой фамилии Россия держится.

Он пошёл каким-то зверским строевым шагом прямо на несчастного Кукушкина. Кукушкин так спружинился, что вместо поворота на девяносто градусов развернулся на триста шестьдесят с гаком и оказался фактически спиной к боевому майору. Поняв свою оплошность, подполковник как-то нелепо оглянулся и поспешил с рапортом к начальнику.

Причём, по мере их сближения, майор Иванов правую руку тянул к виску, а левую — к паху, очевидно опасаясь кукушкинской строевой выправки.

Однако членовредительства не произошло. Кукушкин так же картаво отрапортовал младшему по званию, но старшему по убеждениям майору, что «кагаулы на газвод постгоены» и растворился в ивановском командном голосе…

Вечером Кукушкин проверял наш караул. Я заварил ему чай. Разомлевший подполковник долго расспрашивал меня о моей семье и о том, чем я занимался на «гражданке». Потом он исчез на десять минут и вернулся совершенно пьяный.

Он прочитал несколько своих стихотворений. Они были корявыми, но очень искренними.

Вдруг он остановился и сказал:

— Я кагтавлю, и поэтому они думают, что я — евгей. Лучше б я был евгеем!

Кукушкин заплакал и попросил меня перейти с ним на «ты».

В Ансамбле песни и пляски у меня был друг. Он очень любил спать, поэтому я прозвал его «Канистра».

У Канистры была знакомая по кличке «Арлекино».

Арлекино и Канистра были любовниками. Хотя любовниками их можно было назвать с большой натяжкой: Канистра не любил Арлекино. Просто, по словам самой же девушки, он её «натягивал». Правда, по её же признанию, делал он это, «как Бог».

Арлекино работала швеёй-мотористкой. Она приехала в Приозёрск из городка Шахтинск Карагандинской области, где на шахте работали её родители.

Арлекино с Канистрой так бы прозаично и спаривались все два года, отведённые им Конституцией СССР, но гастрольная карта Ансамбля внесла в их отношения некоторые коррективы: к большой радости канистриной пассии, нам выпали гастроли на её родину — в город Караганду. Прознавши об этом, Арлекино пообещала Канистре «полный улёт», мне — «ох…енную подружку», взяла отпуск за свой счёт, сделала пергидрольную причёску и уехала в Шахтинск готовить достойную встречу.

Для нас — зашуганных, одичавших и голодных во всех смыслах солдат — поездка в Караганду была чем-то вроде гастролей Нежинского муздрамтеатра на Бродвее.

Нас поселили в самую лучшую гостиницу в центре города.

Побросав в номерах вещи, бойцы Ансамбля ринулись утолять свой разнообразный голод. Поскольку я больше всего истосковался по пище духовной, первым местом, которое я посетил в Караганде, был книжный магазин. А первым приобретением — подарочное издание «Неточки Незвановой» Достоевского. Расплатившись, я ещё в магазине раскрыл книжку и настолько увлёкся чтением, что не заметил, как вернулся в гостиницу и дошёл до своего номера.