Персиваль Эверетт - Американская пустыня

– При чем тут это?

– Сама решай.

Тед поднялся по лестнице и вошел в отцовскую комнату. На двери висело кое-что из маминой одежды. В комнате еще ощущался ее запах. Отец сидел на кровати с откинутым покрывалом. В пиджаке поверх синей пижамы. На полу валялась лампа-ночник – нет, она не разбилась, хотя абажур здорово погнулся.

– Па, с тобой все в порядке?

Старик не поднял глаз. Он словно бы плакал, но беззвучно. Тед подошел к кровати, присел рядом, обнял отца за плечи.

– Папа, мне страшно жаль.

– В этом году «Иволги» [l]все равно что продули, – сообщил Тедов отец. – Никаких шансов. Их атаки ни к черту не годятся. Не могу же я им атаки поправить. А ты – можешь?

Рычаг переключения передач со второй на третью сдвигался еле-еле, с жутким скрежетом; Тед всякий раз думал, что, чего доброго, до Калифорнии вовсе не доберется. Он слышал сбой в моторе – прокладка поршня небось прогорела, – ритмичное отсутствие шума, что стало для него музыкой и сердцебиением, которого ему так не хватало. Сгущались сумерки, западное небо отсвечивало розовым и желтым. Вот солнце кануло за далекие горы – и небеса запылали огнем. Всякий раз, минуя встречную машину или видя машину в зеркальце заднего вида, Тед внутренне настораживался. Но кто в силах остановить его?

Горацио Салли разглядывал осколки небьющегося стекла на земле рядом с насосами. Оператор рассказывал всем, кто не прочь был послушать, про сумасшедшего маньяка, который подло сбежал, не заплатив пятьдесят два доллара за заправку.

– А вы его хорошо рассмотрели? – полюбопытствовал Салли.

– Чертовски хорошо. В жизни этакого извращенца не видывал. Говорю ж, псих как есть, все твердил, будто ему позарез надо спасти каких-то там детей; можно подумать, возомнил себя Салли Струзерс [li]или хрен знает кем.

– А шею его вы, часом, не разглядели?

– Не, на нем шарф был. Ну, платок такой белый. Я ничего такого и не подумал. Здесь все так ходят. А чего у него с шеей?

Салли вытащил из кармана фотографию и предъявил ее оператору.

– Вы его видели?

– Ага. Теперь, когда вы мне фотку показали, он выглядит вроде как знакомым… А он что, важная птица какая-то? Эй, а может, за парня награду дают? Потому что ежели награду, так вам не кажется, мистер, что она мне-то и причитается, я ж своими глазами этого типа видел?

– Нет-нет, никакой награды. А куда он направился? – спросил Салли, хотя ответ знал заранее.

– Ничего больше вы из меня не вытяните. Где-то я этого парня раньше видел, я уж знаю – награда как есть полагается.

– Спасибо, что уделили мне время.

– Спасибо, говоришь? Э нет, так не пойдет! – взбеленился оператор. – А за информацию вы мне разве не заплатите? Слышь, а награду можно и пополам. Я не жадина. Эй, мистер, послушайте…

Но Салли уже уехал.

Перри не умер: он лежал в постели. Глория смотрела на него – такой махонький, такой хрупкий и так далеко от нее – в середине простыни. До него словно мили и мили. Мальчик уже пришел в сознание, но был все еще увешан трубками. Глаза его устало сфокусировались на матери. Глория погладила гипсовую повязку на его руке.

– Доктор говорит, с тобой будет все в порядке, родной, – заверила она.

Вошла медсестра.

– Миссис Стрит, вам нужно выйти.

– Я останусь.

– Вам нельзя оставаться в палате. Я поставила вам раскладушку – там, дальше по коридору. – Медсестра дотронулась до ее плеча.

Глория нагнулась и поцеловала Перри.

Каким-то непостижимым образом Тед отыскал-таки ту самую закусочную, где его подобрал Клэнси. Рельеф ему запомнился необычайно живо, чего не объяснял даже тот факт, что Тед пересек эту местность пешком из конца в конец – как если бы ему самой судьбой было предназначено быть именно здесь, в пустыне, в это самое время. Тед рассмеялся: ну, сколько можно выискивать сакральный смысл там, где его нет?

Сгустилась ночь, но пустыня была освещена под стать достопамятной военной базе. Похоже, куда бы Тед ни пошел, люди повсюду пытались истребить тьму. Закусочная превратилась в командный пункт ДОС, ФБР, Национальной гвардии и съемочных групп из программ новостей. На парковке каждое из агентств установило передвижной штаб, украшенный яркими флажками, точно состязаясь в рекрутерстве.

Тед припарковал автобус на невысоком хребте и немного понаблюдал сверху за происходящим. Он слышал голоса – приглушенные и словно опасающиеся заговорщических интонаций. Два вертолета (не черных) стояли через дорогу от закусочной, а между ними – три БТР-а. До Большого Папы и его секты оставалось еще несколько миль. Вдоль шоссе, ведущего к грунтовой дороге, что, в свою очередь, вела к лагерю сектантов, по обе стороны выстроились машины – и горел свет. Сколько народу-то! Тед закрыл глаза и представил себе пустыню. Она ведь какая угодно, только не плоская. Он вспомнил каньон, по которому пробежал из конца в конец, – песчаный, почти лишенный растительности.

Тед вновь уселся за руль автобуса и осторожно съехал с дороги на песок – медленно, словно проверяя его на прочность, как если бы автобус мог затонуть. Обогнул военный лагерь, держась на почтительном расстоянии и не включая фар; рокот барахлящего мотора терялся в шуме и гвалте правительственных махинаций. И вновь покатил во тьму. Его сердце и разум сосредоточились на одной-единственной цели: спасти детей.

Холодный ночной воздух обтекал автобус с двух сторон, и Теду казалось, будто он ощущает это собственной кожей. Он ехал, выбирая направление на глазок, не зная в точности, где именно находится, зная лишь, куда ему надо. И главным образом – что именно он будет делать. Тед потрогал швы на шее – этот жест уже вошел в привычку, стал своеобразным утешением – и понял, что все это произошло не просто так. Наверняка не просто так. В то же время, при всех его благих намерениях, при всей его решимости спасти бедных потерявшихся детей, Тед понимал, что сдает, что рассудок его мутится. Где-то его ждала семья; придется им подождать еще немного – подождать, пока он не исполнит того, что больной мозг, вне всякого сомнения, изголодавшийся по кислороду (ведь отключившиеся легкие его уже не поставляли), измыслил для него в качестве миссии. Но разве не благо этот его замысел, это его твердое намерение спасти маленьких детей? Пальцы, вцепившиеся в руль, утратили всю свою подвижность, так что автобус подскакивал на каждой яме и колдобине, на каждом камне и выбоине. Но вот Тед отыскал пересохшее речное русло и пронесся по нему, через кустарник и шалфей, расплющивая шинами кактусы.

Наконец, зная, что до лагеря рукой подать – ветер доносил эхо треклятой песни про Майкла, – Тед притормозил и заглушил мотор. Он вышел из автобуса и дальше побрел пешком, слыша голоса, слыша адский мотив, слыша, как Большой Папа негромко увещевает своих адептов. Слов Тед не разбирал, но голос помнил. Самое важное, он слышал детский плач.