Джеральдина Брукс - Люди книги

И зачем только я все это ей рассказываю?

— Вот и с боснийцами так же. Их высмеяли. Вот что я думаю по этому поводу: Миттл украл застежки или потерял их, и музей ему не заплатил. Музей решил замять это дело, чтобы не огорчать боснийцев. Потом под всеми предлогами стали задерживать возвращение книги, надеясь, что к тому времени, когда она к ним вернется, никто не заметит, что двух сломанных почерневших застежек больше нет.

— Что ж, им повезло, — задумалась я. — История им помогла. К тому моменту, когда книга вернулась наконец-то домой, все, кто знал что-либо, были либо мертвы, либо заняты другими делами…

— Кстати, о делах, мне нужно разобраться с этими бумагами… Когда вы уезжаете в Штаты? Хотите, я разузнаю побольше об этом Миттле?

— Это было бы замечательно.

— А вечером позвольте мне отвести вас в ту часть Вены, где вам не станут предлагать торт «Захер», и я гарантирую, что вальса там вы тоже не услышите.

Поздно вечером фрау Цвейг провела для меня экскурсию. Я побывала в клубах, в подвалах с джазом и в студиях концептуального искусства (одного художника, обнаженного, со сложенными, как у цыпленка, ногами и руками, подвешивали к потолку; кульминацией номера стал момент, когда он сверху помочился на кого-то из публики). Всю дорогу к Бостону я спала. Не использовала преимущества билета первого класса. Могла бы с тем же успехом и в загоне для скота проехаться.

Из аэропорта «Логан» села на метро линии «Т» и доехала до Гарвард-сквер. Терпеть не могу в Бостоне водить машину. Движение и невозможные манеры водителей выводят меня из себя. Но есть и еще одна причина не водить здесь машину: это туннели. Их почти невозможно избежать: постоянно приходится ехать в одном направлении, поворачивать нельзя, так что невольно попадаешь к ним в «разинутую пасть». Обычно я ничего не имею против туннелей. Моя трусость так далеко не простирается.

С туннелем Сиднейского залива я, например, никаких трудностей не испытываю. Внизу там светло, чисто, солнечно, и это вселяет уверенность. А вот от бостонских туннелей по спине бегают мурашки. Там темно, из-под кафельной облицовки проступает влага. Вода из бостонской гавани пробивается сквозь дефекты некачественного бетона, сляпанного ирландскими головорезами. Кажется, стены туннеля в любой момент лопнут, как в фильме Спилберга, и последнее, что услышишь в своей жизни, будет рев ледяной воды. Мое воображение не в силах этого перенести.

«Т» — старейшая линия метрополитена в США. Должно быть, строили ее по всем правилам, раз она до сих пор жива. Вагон постепенно заполнялся студентами. Все они были в футболках. Иногда казалось, что надписи посылали окружающим сигналы, как светлячки. «Зазнайка-зануда» — говорила одна, а на спине — другое рассуждение: «Круглого не обломать!» Еще одна: «В мире есть только 10 видов людей. Те, кто понимают бинарную систему, и те, кто ее не понимают». Обе футболки вышли на остановке МТИ.

Временами мне кажется, что, если собрать все университеты и больницы Бостона, остальное уместится в шести городских кварталах. Гарвард подобрал под себя оба берега реки, МТИ расположился на одном, а Бостонский университет — на другом берегу. Все три кампуса невероятных размеров. Есть еще университет Брандейса, Тафтса, колледж Уэллесли и горстка маленьких учебных заведений, таких как Лесли и Эммерсон колледжи, а также десятки других, о которых вы едва ли слышали. Куда ни плюнь, сплошная профессура. Вот и я оказалась здесь, потому что была из их числа. Миллионер, заплативший за мой билет из Лондона, был математическим гением из МТИ, он изобрел алгоритм, благодаря которому создали переключатель. Его используют сейчас в каждом силиконовом чипе. В общем, что-то в этом роде. Я никогда не могла понять этих сложностей, а с самим миллионером ни разу не встречалась лицом к лицу. Он условился с сотрудниками библиотеки Хоутона показать мне рукопись, в которой был заинтересован. Я пришла к самому открытию библиотеки, поработала там и успела на встречу с матерью.

На домашнем автоответчике в Сиднее она оставила мне лаконичное сообщение, объяснила, что единственный свободный момент будет у нее во время краткого перерыва на чай в то самое утро, когда я должна была прилететь в Бостон. Я буквально слышала, как мысли проносятся в ее мозгу: «Может быть, она не позвонит на свой автоответчик, и я избегу этой встречи». Но я проверила все сообщения, прежде чем улететь из Вены. Улыбнулась, слушая ее голос, неуверенный и рассеянный.

— У тебя нет выхода, капитан Кирк, — пробормотала я. — Ты повидаешься со мной в Бостоне.

Тем не менее найти ее было нелегко. Как и университеты, большие больницы Бостона сливаются одна с другой — Центральная больница Массачусетса, больницы Бригхэм и «Дана Фабер» — все это, словно гигантская промышленная зона, посвящено болезням. Конференц-зал примыкал к комплексу, его специально построили для собраний медицинских работников. Я четырежды спрашивала дорогу, прежде чем нашла лекционный зал, в котором, как она сказала, я смогу ее отыскать. На стойке регистрации взяла программку, увидела время ее выступления. Более мелкие фигуры должны были бороться за внимание других докторов, а самые мелкие довольствовались тем, что сообщения об их исследованиях были разложены вместе с десятками других в большом зале.

Мамина речь имела скромное название: «Как я это делаю. Большие аневризмы». Я проскользнула в последний ряд. Она стояла на подиуме, стильная, в кремовом кашемировом платье, подчеркивающем спортивную фигуру. Во время выступления расхаживала, демонстрируя длинные ноги. В аудитории в основном сидели лысеющие мужчины в темных мятых костюмах. Она их заворожила. Они либо восторженно на нее пялились, либо писали как сумасшедшие в своих блокнотах, пока мать представляла им плоды своего последнего исследования, имевшего отношение к разработанной ею методике. Вместо трепанации черепа она вставляла в мозг катетер и запускала в аневризму маленькие металлические спиральки, блокируя ее и предотвращая разрыв.

Она из редкой породы практикующих ученых, технику операций разрабатывает в лаборатории, а потом использует ее на практике. Думаю, что аскетизм науки нравится ей куда больше, чем практические результаты лечения. Она видит в пациентах не живых людей, а набор данных и списки проблем. В то же время ей страшно нравилось быть выдающимся хирургом, высокопрофессиональным хирургом-женщиной.

— Ты в самом деле так считаешь? — сказала она однажды, когда, пребывая в плохом настроении, я обвинила ее в том, что ей нравится, как в больнице все ей кланяются.

— Подумай о любой медсестре, о женщине-интерне, всех их принижали, сомневались в их умственных и профессиональных способностях. Я старалась для тебя, Ханна. И для всех женщин твоего поколения, теперь над вами никто не станет смеяться, будут с уважением относиться к вам как к знатокам своего дела, а все потому, что женщины вроде меня боролись и выжили. Теперь я всем заправляю и не позволю никому об этом забыть.