Джеральдина Брукс - Люди книги

Каждый раз, когда я работаю над редкой красивой вещью, первое прикосновение вызывает во мне странное ощущение необыкновенной силы. Это одновременно похоже на прикосновение к оголенному проводу и поглаживание темечка новорожденного.

Сто лет до этой рукописи никто не дотрагивался. У меня все было готово. Поколебавшись на секунду, я уложила книгу в пенопластовую колыбель.

Обычный человек, увидев книгу, не удостоил бы ее второго взгляда. Во-первых, она была маленькой, ее спокойно можно было читать за праздничным пасхальным столом. Переплет изготовлен из обычного материала девятнадцатого века, засаленного и потертого. Столь великолепно иллюстрированная рукопись заслуживала более роскошного переплета. Любовно приготовленное филе миньон никто не станет укладывать на бумажную тарелку. Переплетчик мог бы использовать золотой лист или серебро, возможно, сделал бы вставки из слоновой кости или жемчуга. Но эту книгу за ее долгую жизнь переплетали, должно быть, неоднократно. Только о последнем случае можно что-то сказать, поскольку сохранились документы. Произошло это в Вене в 1890-х годах. К несчастью, с книгой обошлись просто ужасно. Австрийский переплетчик сильно обрезал пергамент и снял старый переплет — то, что никто, особенно профессионал, работающий для большого музея, никогда не сделает. Невозможно сказать, какая информация пропала в тот раз. Он переплел рукопись в простую картонную обложку с совершенно неподходящим турецким цветочным орнаментом. С тех пор рисунок выцвел. Только уголки и корешок были обтянуты телячьей кожей, но они потемнели и обтрепались, обнажив серую картонную подкладку.

Я осторожно провела средним пальцем по расслоившимся уголкам. С ними я поработаю в ближайшие дни.

Палец ощутил что-то неожиданное. Австриец сделал в переплетной доске два пропила и проколол маленькие отверстия для застежек. В книгах с пергаментными страницами часто используют застежки, чтобы страницы не загибались. Однако в этом переплете застежек не было. Я пообещала себе выяснить эту загадку.

Я открыла обложку и наклонилась разглядеть порванные уголки бумаги. Надо починить их с помощью мучного клейстера и кусочков подходящей бумаги. Я сразу увидела, что нити, использованные венским мастером, обтрепались и едва держали переплет. Значит, мне нужно разделить дести [2] Единица счета писчей бумаги. и снова их прошить. Я сделала глубокий вдох и перевернула страницу, чтобы увидеть саму рукопись. Именно в ней скрывался ответ на главный вопрос: что сделали четыре года с книгой, пережившей четыре столетия.

Свет из окна упал на страницу. Голубизну, яркую, словно небо в зените лета, подарила ей пудра драгоценного лазурита, а привез его караван верблюдов из афганских гор. Белизна — чистая, кремовая, мерцающая. Менее блестящая, не такая сложная, как голубая краска. В то время белила получали способом, изобретенным древними египтянами. Свинцовые пластины обрызгивали старым вином и закрывали в хлеву, заполненном навозом. Я однажды проделала это в теплице моей матери в Белвью-Хилл. Ей доставили навоз, и я не устояла. Виноградный уксус взаимодействует со свинцом. А выделяющаяся из навоза двуокись углерода взаимодействует с уксуснокислым свинцом и в результате получается соль углекислого свинца. Мама, разумеется, закатила скандал. Сказала, что несколько недель не подойдет к своим призовым орхидеям.

Я перевернула страницу. Ослепнуть можно. Иллюстрации были прекрасны, но я не позволила себе любоваться ими. Еще не время. Сначала должна понять их с точки зрения химии. Желтая краска получена из шафрана. Этот прекрасный осенний цветок, Crocus sativus Linnaeus, каждый с тремя крошечными драгоценными рыльцами, был тогда настоящей роскошью, впрочем, остается таковым и до сих пор. Хоть мы и знаем теперь, что яркий цвет обеспечивается структурой молекулы каротина, состоящей из 44 атомов углерода, 64 атомов водорода и 24 атомов кислорода, нам до сих пор не удалось синтезировать заменитель, столь же сложный, сколь и прекрасный. Тут использован зеленый малахит, а красный цвет, интенсивно красный — на иврите «тола эт шани» — получили из живущих на деревьях насекомых. Их размяли и сварили в щелоке. Позже, когда алхимики узнали, как приготовить такую же краску из серы и ртути, они по-прежнему называли этот цвет «червячок». Некоторые вещи не меняются: мы до сих пор называем эту краску из сульфида ртути «вермильон». Перемены — это наши враги. Книги сохраняются лучше всего, когда температура, влажность, окружающая среда остаются неизменными. Трудно представить, что выпало пережить этой книге. Ей довелось побывать в чрезвычайных условиях, без всяких приготовлений и предосторожностей она переносила дикие температурные скачки. Я боялась, что пергамент сморщится, краска растрескается и отслоится. Но цвета остались столь же чистыми и яркими, как и в первый день. В отличие от блеклого облезлого корешка, золото на иллюстрациях было свежим и блестящим. Позолотчик, живший полтысячи лет назад, лучше владел своим мастерством, чем более близкий нам по времени венский переплетчик. Последний применил серебряный лист. Как и следовало ожидать, он окислился и стал темно-серым.

— Вы это замените? — обратился ко мне худой молодой музейщик, указывая пальцем на тусклое пятно.

Он стоял слишком близко. Человеческие бактерии легко могут повредить пергамент. Я выставила плечо, так что он поневоле убрал руку и сделал шаг назад.

— Нет. Ни в коем случае, — сказала я, не поднимая глаз.

— Но ведь вы реставратор. Я думал…

— Я консерватор, — поправила я. Не хватало мне сейчас вступать в долгий философский разговор на тему о консервации книг.

— Послушайте, — сказала я, — мне сказали, что вы будете здесь, однако попрошу, чтобы вы не мешали моей работе.

— Понимаю, — голос его звучал мягко, несмотря на мой резкий тон. — Но вы тоже должны понять, я — хранитель. То есть, я отвечаю за книгу.

Хранитель. Я не сразу поняла. Повернулась и посмотрела на него.

— Неужели вы Озрен Караман? Человек, который спас книгу?

Представитель ООН, Саджан, подскочил, рассыпался в извинениях:

— Прошу прощения, я должен был вас представить. Но вы были так настроены начать работу. Я… Доктор Ханна Хит, позвольте представить вам доктора Озрена Карамана, главного библиотекаря Национального музея и профессора библиотековедения Национального университета Боснии.

— О, простите мне резкость, — сказала я. — Мне казалось, что главный куратор такой большой коллекции должен быть намного старше.

Не ожидала я и что человек, занимающий столь высокое положение, может быть таким неопрятным. Поверх мятой белой рубашки на нем была потрепанная кожаная куртка, а о джинсах и говорить нечего. Волосы, похоже, он никогда не стриг и не причесывал. Они торчали над очками, оправа которых была склеена посредине куском скотча.