Джеральдина Брукс - Люди книги

Провалить второе испытание было нельзя и пришлось внимательно изучить лица людей в студии. Самым интересным показался старик, работавший с крыльями бабочек. В выражении его лица была увлеченность, и мне захотелось ее передать. К тому же он был собран и мало двигался, что тоже мне удобно.

Мне понадобилось три дня. Если смотреть на старика, словно на незнакомое растение, то можно применить прежний опыт. Когда рисуешь растение, то сначала изучаешь его ствол, смотришь, как и под каким углом отходят от него листья. Примерно так же можно разглядывать лицо человека, смотреть на него как на сочетание света и тени, пустоты и материи. Потом наметить на пергаменте сетку, а лицо мысленно разделить на квадраты. Каждый квадрат заключает в себе что-то особенное. Пришлось попросить еще несколько страниц, прежде чем удалось изобразить нечто живое.

Мои руки, державшие листок, от волнения дрожали, а Хуман принял его молча, и по лицу его ничего нельзя было понять, но он не отбросил мою работу в сторону.

Помолчав, взглянул внимательно мне в глаза и провел рукой по моему подбородку, как при нашей первой встрече, затем произнес:

— Что ж, неожиданно. Думаю, ты мне подойдешь. Эмир хочет взять себе в гарем муссавира. Поскольку такой человек должен подвергнуться операции, лучше, если это будет юноша, еще не ставший мужчиной, такой как ты.

Кровь отхлынула от моего лица. В предыдущие дни от волнения мне кусок в горло не лез. Сейчас в голове гудел морской прибой. Голос Хумана доносился будто издалека: «Жизнь невероятно легкая… кто знает, какое влияние… в конце концов, цена небольшая… будущее неизвестно… многие другие, кто рисует, по меньшей мере так же хорошо, как ты…»

Перед глазами все поплыло, моя рука инстинктивно схватила стол Хумана, чашки наклонились, и на пол пролилась струйка разведенного лазурита.

И вот я на парчовом диване в покоях Хумана. Он стоял надо мной, кожа у сощуренных глаз напоминала скомканный пергамент.

— Кажется, нам не придется беспокоить человека, который специализируется по евнухам, — сказал он. — Как все удачно. Нам повезло, что ты нас обманула.

Во рту у меня было сухо. Я попыталась заговорить, но ничего не вышло. Хуман подал мне кубок. В нем было вино, и я осушила чашу.

— Спокойно, девочка. Вряд ли мусульманским дочерям Африки позволено пить вино с такой жадностью. Или ты и с верой нас обманула?

— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед Пророк его, — прошептала я. — До этого дня я не пробовала вина. Пью его сейчас, потому что читала, что оно придает смелость.

— Не думаю, что тебе ее недостает. Ты проявила достаточно смелости, живя среди нас и постоянно притворяясь. Как случилось, что на тебе джеллаба юноши?

Хуман прекрасно знал, что ему меня продал Бану Марин. Он похитил меня из каравана.

— Это отец приказал мне одеться в мужскую одежду, прежде чем мы покинули город, — сказала я. — Он думал, что мне будет лучше ехать подле него, а не оставаться весь день взаперти в душных покоях. Сказал также, что в костюме мальчика мне будет безопаснее. Дальнейшие события подтвердили его правоту…

Воспоминания нахлынули на меня, и от вина, выпитого на пустой желудок, закружилась голова. Хуман положил руку мне на плечо и тихонько прижал к подушкам дивана. Посмотрел на меня и покачал головой.

— А я-то до сих пор считал себя самым наблюдательным из людей. Теперь, когда знаю правду, просто не верится, что сразу обо всем не догадался. Должно быть, старею.

Он снова провел рукой по моему лицу, в этот раз совсем неслышно. Уселся рядом. Одежда моя к тому времени была развязана, и его рука легко отыскала мою грудь.

Гораздо позже, когда подумала обо всем с ясной головой, я утешила себя тем, что меня могли бы изнасиловать куда более жестоким способом. По правде говоря, я ждала этого момента с тех пор, как из-за барханов выскочили берберы. Умелые руки мастера Хумана не оставили на мне следа. Когда я попыталась сопротивляться, он ловко прижал меня к дивану, не причинив боли. Он даже вошел в меня без грубости. Тем не менее шок от того, что случилось, был сильнее боли. Думаю, я страдала меньше, чем многие невесты на брачном ложе. Тем не менее, когда он поднял меня и я почувствовала, как что-то стекает по моим бедрам, ноги подо мной подогнулись, я упала на колени возле дивана, и меня рвало вином на его красивый ковер до тех пор, пока тошнить стало нечем. Хуман громко вздохнул, поправил свою одежду и вышел.

Оставшись одна, я долго рыдала, вспоминая все потери своей жизни, начиная от смерти матери до убийства отца и пленения. А теперь новое несчастье — обокрали мое собственное тело. На мгновение в голову пришла утешительная мысль: отец мертв и не знает о моем бесчестье. Потом я подумала, что, вообразив это, он тут же бы скончался. Снова возник рвотный рефлекс, но в желудке была пустота.

Евнух, которого прислал мне Хуман, был очень молод. Вид его напомнил мне, что есть и другие люди, пострадавшие больше, чем я. Жалость по отношению к самой себе начала убывать. Евнух был персидским мальчиком, не говорившим по-арабски. Думаю, Хуман специально послал мне именно такого. Он убрал испорченный ковер и вернулся с серебряным кувшином и сосудом с подогретой розовой водой. Жестом показал, что хочет помочь мне умыться, но я его отослала. Мысль о еще одном прикосновении была мне отвратительна. Он принес мне платье и забрал старую одежду. Держал ее подальше от себя, словно она пахла. Вполне возможно, что так оно и было.

В ту ночь я почти не спала. Но как только небо стало светлеть, я с облегчением поняла, что Хуман не вернется, и погрузилась в забытье, заполненное видениями. Мне снилось, будто я сижу на соломенном тюфяке, слушаю жужжание материнского ткацкого станка. Но, когда я потянула за одежду, чтобы привлечь ее внимание, лицо, которое ко мне обратилось, было не ее, улыбающееся, спокойное, а раздутое лицо трупа, испепеляющее меня взглядом.

Меня разбудил мальчик. Он пришел с новыми нарядами. Я не знала, чего ожидать. Стану ли я одалиской, отправят ли меня в гарем? Но одежда, которую мне принесли, была туалетом знатной женщины: простое платье из розового шелка, прекрасно оттенявшего цвет моей кожи. Был тут и тунисский шифон, на тон темнее. Ткань оказалась настолько тонкой, что пришлось ее сложить вдвое и покрыть ею волосы. Мальчик принес и темно-синий хаик из легчайшей мериносовой шерсти. Он спадал с моей макушки до самых пят.

Я оделась и села на диван. Отчаяние наполняло душу. Голос Хумана прервал мои всхлипывания. Он стоял за дверью и просил разрешения войти. От изумления я не ответила. Он снова спросил, погромче. Мне было не справиться с голосом, поэтому я молчала.

— Приготовься, — сказал он и отдернул полог.